Дотторесса Руберти опять посмотрела на Брунетти и обычным, повседневным тоном спросила:
– По-вашему, это потому, что он всю жизнь работает с цифрами?
– Может быть, – не стал спорить комиссар и поинтересовался: – Что было дальше?
И снова она обхватила лицо руками и стерла с него годы, а потом позволила им вернуться. И взглянула на собеседника.
– Гаспарини пришел точно вовремя. Вокруг не было ни души. – Ее улыбка стала зловещей. – Я попыталась объяснить ему, что не имею никакого отношения к купонам, но он не слушал, даже не дал мне договорить. Он опять завел речь о людях, которые не уважают государство и плюют в общую тарелку, откуда всем нам приходится есть, а потом еще и воруют из нее, наживаются. – Увидев выражение лица Брунетти, она замолчала. Ненадолго. – Да. Вот что я от него услышала. А потом Гаспарини сказал, что ему вообще не следовало со мной встречаться и что он пойдет домой. Разговаривая, мы ходили взад-вперед, и я как раз стояла спиной в том направлении, куда он собирался уйти. То есть у него на пути.
Женщина подняла обе руки на уровень плеч, держа их ладонями вперед, как ребенок во время игры, которому приказали замереть на месте.
– Чтобы спуститься с моста, Гаспарини пришлось бы сперва меня обойти. – Она изумленно посмотрела на свои руки, затем уронила их на колени. – Попытавшись это сделать, он сказал что-то о том, какой это позор для меня, врача, – обворовывать слабых и беззащитных, оправдываясь рассказами о сыне, которому прекрасно жилось бы и в государственной больнице.
Ее глаза смотрели в пустоту и, несомненно, видели эту сцену, приведшую ее к встрече с Брунетти.
– Кажется, я махнула рукой, чтобы его задержать. Гаспарини схватил мою ладонь и оттолкнул ее. Другой рукой я вцепилась в него на уровне груди, и он сказал, что мне должно быть стыдно оправдывать болезнью сына собственную жадность.
Дотторесса тяжело дышала и говорила в странном, непредсказуемом темпе.
– Не помню, что я сделала потом. Гаспарини попытался обойти меня и задел сбоку. И тогда я его схватила. Может, хотела оттолкнуть, может, ударить… Он резко дернулся и уже не шел, а падал…
Она замолчала и, только немного успокоившись, посмотрела через стол на Брунетти.
– Во всей этой истории я сделала только одну осознанную гадость, – сказала дотторесса.
– Какую?
– Оставила его там.
Брунетти не нашел что сказать.
– Я врач и оставила его там.
– Почему?
– Услышала, как от остановки в сторону Сан-Стае отчаливает катер. И на
Дотторесса Руберти посмотрела на собеседника и опустила глаза.