Но сейчас её глаза были сухими. Это успокаивало, но только Володя сел на табурет и отпил чаю, как едва не поперхнулся от слов матери:
— Я знаю,
И снова в горле застрял ком, а руки будто парализовало. Снова горечь на языке и жжение в глазах, невозможно дышать и говорить. Володя с силой сглотнул, но ком не растаял, а только опустился ниже, в грудь, расцарапав всё на своём пути.
— Ты подслушивала? — едва слышно просипел Володя.
— Скажи правду… — попросила мать тоненьким, точно как тогда, голоском.
— Подслушивала, — ответил за неё Володя.
Если бы он мог отмотать время назад, то ни за что не допустил бы того, чтобы она узнала. Уберёг бы её от разочарования и боли, которая теперь стала ещё сильнее — ведь мать одна, навсегда останется одна. У неё не будет внуков, а её сыну, единственному близкому человеку, придётся жить на две страны.
Володя встал, достал из шкафчика пустырник, накапал в рюмку, сунул матери.
— Мама, — тихо произнёс он, садясь напротив, глядя в глаза. — Мама, я не смог вылечиться от этой мерзости, ничего у меня не вышло.
Только последнее слово прозвучало, как горло снова стиснуло, а на глаза навернулись слёзы. Мать молчала, держа рюмку с пустырником и глядя сквозь Володю без единой эмоции на лице.
— Я так тебя подвёл, — прошептал Володя, перестав бороться с душащими его слезами. Они потекли из глаз, каплями падая на руки. — Я осквернил память отца. Прости меня, я никогда этого не хотел…
Сам не понимая зачем, Володя собирался сказать что-то ещё, но из груди вырвался громкий всхлип, а слёзы хлынули градом.
Мать перевела пустой взгляд на его лицо, затем вздохнула и опрокинула рюмку пустырника, сощурившись, будто там водка. Поставив её на стол, мать встала и резко, до боли крепко обняла его.
Володю охватила сильная дрожь, глаза обожгло.
— Мама, прости меня, — прошептал он.