– Ну, и что?
– Тебя это не волнует совсем, боярыня? – улыбнулась Зелга, наклонив голову, – очень странно! Но ты слегка побледнела! А ночью ты покраснела, когда мы начали говорить про этого гусляра. Я слышала, что и он, когда говорят о тебе – да, да, о тебе, а не о Меланье, вдруг начинает слегка …
Евпраксия громко топнула каблучком.
– Перестань паясничать, дура! Я не могу понять, почему это означает, что господин Ахмеда – мой воздыхатель? Может быть, сам Ахмед проникся ко мне какими-то чувствами?
– Ой, Евпраксия! Перестань, пожалуйста. Всем известно, что Михаил на тебя заглядывается. Ты просто не видишь или не хочешь видеть, какими взглядами он тебя провожает! А все остальные видят! И обсуждают это везде. Верный раб Ахмед просто хочет сделать приятное господину.
– Так почему же не делает? Чего глотку даром дерёт?
– Он знает, что Даниил – княжеский дружинник. Убить его – значит причинить господину вред. Должно быть, Ахмед хочет запугать Даниила, чтоб тот не смел даже поднимать на тебя глаза!
– Он и так не смеет, – горестно усмехнулась боярыня и опять подошла к окну. Процессия выходила уже из Киева и спускалась к пристани над Днепром, чтобы от неё направиться к Вышгороду. Для этого нужно было сначала перейти мост над рекой Почайной, впадавшей в Днепр. Как раз перед тем мостом стояла толпа посадских людей. Княжеские слуги стали бросать на землю серебряные монеты, дабы толпа от моста отхлынула.
– А этот Ахмед – веры магометанской? – осведомилась Евпраксия, повернувшись к Зелге, – или христианин?
– Конечно, христианин! Он как раз потому и любит патрикия Михаила, что тот его убедил спасти свою душу через святое крещение и сказал: «Ты мне теперь друг, а не раб!» Патрикий, хитрец, очень хорошо знал, что делал. Глупый Ахмед воспылал к нему такой преданностью, что даже пришил к своему кафтану пуговицы из чистого золота, а на каждой из этих пуговиц отчеканен орёл о двух головах! Это – герб Ромейской державы, которой служит патрикий. Как я хочу, боярыня, чтобы она взяла да и провалилась куда-нибудь вместе со своей столицей, Царьградом!
– Ты – христианка, и не должна такое произносить, – сказала Евпраксия, – от ромеев мы приняли православную нашу веру! Нельзя забывать об этом.
– А вот пускай не лезут ромеи в наши дела! – распалялась Зелга, – Бог – это Бог, а царь с патриархом – точно такие же люди, как мы. Мудрый Ярослав не очень-то им потворствовал, даже сам поставил митрополита! А Мономах, я гляжу, опять им мягенько стелет! Кстати, ромеи пленили и ослепили твоего деда, Вышату! Об этом ты позабыла?
– Давай ещё, Мономаха поучи править! – вдруг осадила Евпраксия половчанку весьма увесистым подзатыльником, – девка глупая!
Зелга в бешенстве пробежалась из угла в угол и опять бросила взгляд за окно, на Боричев въезд. А тот уже был почти весь свободен, самый конец процессии вполз под свод Золотых ворот. Но Зелга, глаза у которой были необычайно зоркими, всё же кое-что рассмотрела.
– Вон, погляди – две твоих подруги, Настасья и Василиса, тоже идут со своим отцом, пахарем Микулой, вслед за князьями! А вот тебя Мономах обидел, не допустил к торжеству!
– Он правильно поступил, – бросила Евпраксия, не желая взглянуть на своих подружек и их отца, который прославился своей силой, – там на меня смотрели бы косо! И вот тогда было бы обидно.
– Грека с его турчином позвал, тебя не позвал! – затопала половчанка пятками, – на патрикия Михаила не будут там глядеть косо? Все знают, что этот грек, племянник митрополита – царский шпион! Он сюда подослан, чтобы разнюхать, сколько у Мономаха воинов, кораблей, коней и оружия! А ещё он хочет отравить зятя Владимира Мономаха, слепого греческого царевича, чтобы тот вдруг не посягнул на престол царьградский! Ты помнишь, как был отравлен молодой князь Ростислав, сидевший в Тмутаракани? А он мешал царю не так сильно, как этот бедный слепой царевич!
– Умолкни, дрянь! – крикнула боярыня, – тебе жить надоело, что ли? Или забыла, что здесь у каждой стены – по двадцать ушей?
Зелга замолчала. Её красивые ноздри от ярости раздувались, а кулаки были крепко стиснуты. Но они разжались, когда Евпраксия вдруг сказала, с тоской взглянув с большой высоты на Днепр, который нёс могучие свои воды среди равнин беспредельных и весь пестрел кораблями дивными:
– Зелга, знай: патрикий Михаил Склир решил меня в жёны взять! Князь Владимир успел уже написать об этом отцу. Отец в ответ написал, что не возражает.