Последняя шутка Наполеона

– Что, опять не работает?

– Да работать работает, но ведь вы мне тогда, два года назад, сказали, что, мол, мотор может зазвенеть. Вот и зазвенел. Я уж прям боюсь, как бы не сгорел он вовсе, мотор-то!

– А ну, пойдём поглядим.

Риту раздражала эта готовность деда незамедлительно, по любому зову, срываться что-то налаживать, ремонтировать, проверять. Старый человек, уважаемый, а ведёт себя, как мальчишка. Свистнули – мчится! Такого рода нахальство со стороны соседей, родственников, знакомых сверх всякой меры имело место в Москве, а здесь – того чаще. Вон, даже чай не допил!

Допив свой, Рита пошла спать. Спала она в нижней комнате. Её к дому пристроил дед. Также он пристроил и мастерскую. Эти два помещения разделял узкий коридор, который заканчивался тяжёлой дубовой дверью. За ней был сад. Рита обожала нижнюю комнату. Столько было в ней интересного! Самодельный шкаф хранил три комплекта дедовой офицерской формы времён войны, столько же шинелей, какой-то старый подсачек, спиннинги, плащ-палатку и надувную лодку, дубовый письменный стол с двумя тумбами – инструменты и рыболовные снасти, комод – журналы сорокалетней давности. В непогоду у Риты не было более интересного дела, чем их листать, зачитывая до дыр. Был в комнате подпол – очень глубокий, страшный. Рита одна опасалась в него соваться. Сейчас обе его дверцы были распахнуты, чтобы шла из него прохлада.

Да, после ранней рыбалки, да ещё перед ночной гулянкой, конечно, необходимо было поспать часа три-четыре. Раздевшись, Рита легла в постель. Диван был ужасно старый, но не скрипел он ни капельки. Рита долго смотрела на потолок из досок, и слушала птиц, щебечущих за окном, в саду, и думала об Алёшке. Никак не мог он её оставить – такой смешной, белобрысый, глупый! С этими мыслями погрузилась Рита в счастливый сон.

Глава шестая

Неподалёку от церкви была когда-то сельская школа – бревенчатое двухэтажное здание. С четверть века пропустовав, она развалилась. Её руины в виде полуистлевших брёвен так и лежали на пустыре близ околицы. Остальное было растащено, когда школа ещё стояла. На этих брёвнах расположилась вечером молодёжь праздновать восемнадцатилетие Долгуновой Таньки. Сперва народу собралось много, и шум несколько часов стоял на весь край села. Но ближе к полуночи большинство разошлось, хоть водка была действительно дорогая, да и закуска сладкая – яблочки. Просто стал накрапывать дождь. Кроме именинницы, не ушли лишь Рита, Алёшка, Витька – ещё один деревенский парень, Дашка Колесникова и Димка. Димка был из Москвы, приезжал к родне на каникулы. Он оканчивал музыкальную школу по классу скрипки, но мог играть также на гитаре. Этим как раз он и занимался, сидя на брёвнах. Широкие листья клёна, который вырос среди развалин, не позволяли гитаре мокнуть. Играл будущий скрипач мастерски, но репертуар не вписывался ни в место, ни в настроение слушателей.

– Сыграй что-нибудь из Цоя, – просила Дашка, Бах для которой был всего-навсего смешным словом, – ну, или из Бутусова! Я спою.

– Пусть лучше играет он что угодно, чем я услышу, как ты поёшь! – заорала Танька, не найдя яблоко, чтоб заесть полстакана водки, – дайте мне что-нибудь! Быстро дайте!

Ей дали сливу, которая обнаружилась в чьём-то заднем кармане, так что была раздавлена.

– Надо яблок ещё добыть, – продолжала Танька, чуть отдышавшись, – или воды! Пусть кто-нибудь наберёт воды из колонки. Ведь у нас много пустых бутылок!

– Сыграй "Металлику", – предложила Рита, взяв три бутылки с подмигивающими этикетками и исполнив желание именинницы. Димка дважды просить себя не заставил. Самая знаменитая композиция легендарной группы всем пришлась по душе. Мажорная хулиганка Танька, всегда ходившая в драных джинсах и босиком, дёргала башкой, как заправский рокер. Дашка – дочь агронома, благоговейно курила "Кент", следя, чтобы пепел не сыпался на подаренные отцом английские туфли. При этом она, конечно, не забывала красиво выгибать кисть, поднося к губам сигарету, и томно щуриться на фонарь, белевший у церкви. Алёшка, сидя бок о бок с Ритой, лапал её с предельной степенью романтичности, и не менее романтичным было сопротивление: ахи, охи, мат – только шёпотом. Один Витька бездействовал. Впрочем, он зеленел. Ему нездоровилось – старший брат накануне праздновал свадьбу. С верхних полей, которые окружали кладбище, дул пронизывающий ветер. Финал мелодии слился с мощным его порывом. Когда последний флажолет смолк, Алёшка, словивший от Риты по лбу, проговорил:

– Так и не поймала Ритка линя! Поэтому злая.

– Зачем ей линь? – удивилась Танька, – её что, дома не кормят?

– Линь нужен Ритке вовсе не для того, чтоб его сожрать, – объяснила Дашка, – он нужен ей для того, для чего Раскольникову нужна была бабка-процентщица. Она хочет Наполеоном стать.

Все расхохотались, включая Витьку с Алёшкой, которые половину произнесённых Дашкою слов слышали впервые. Длинные пальцы Димки стали выдёргивать из гитарных струн "Марсельезу".

– Ритка? Наполеоном? – переспросила Танька, сделав глоток воды, – с помощью линя? А как это будет выглядеть? И сказала Ритка Золотой рыбке: "Не хочу я быть проституткой, хочу быть Наполеоном!" Так, что ли, Ритка?

Хохот усилился. Димка ловко изобразил на первой струне сирену – дескать, всё хорошо, психиатр едет!

– Вы – идиоты, – заговорила Рита, дождавшись относительной тишины, – да, линь – Золотая рыбка. Но я не буду его ни о чём просить. Просто я – охотница по природе. Мне интересно поймать линя.