– Ну и что? Там полно малины, черники и ежевики. Медведи всё это любят.
Рита задумалась.
– Ты смотри там, не заблудись, – зевая, сказала Танька, – из того леса многие не вернулись. Дебри кошмарные! Ты про Выселки не слыхала?
– Про что?
– Про Выселки, – без большого желания продолжала Танька, перехватив взгляд Дашки, – деревня так называлась, которая в том лесу когда-то была. Её там давно уж нет. Кажется, с войны. А кладбище – есть. И те, кто на это кладбище набредают, обратно не возвращаются, потому что проклятое оно.
– Да ты бы заткнулась! – ни с того ни с сего психанула Дашка, – чего городишь? Какое на хрен там кладбище? Кто тебе про него наплёл?
Танька, помолчав, почесала пятку.
– Не помню я. Кто-то, вроде бы, говорил. Тётя Нюра, кажется.
– Тётя Нюра, – передразнила дочь агронома, – у нас в деревне их пять, и все ненормальные!
– Ну, с Романовой Слободы которая! Мы ещё за вишней к ней лазили в том году.
Дашка разразилась таким неистовым хохотом, что в той самой Романовой слободе, которая примыкала к деревне со стороны оврага, разом залаяли все собаки.
– Вот оно что! Так ты, значит, самую ненормальную из них выбрала! И нашла кому всё это пересказать! Какое-то кладбище, черти, Выселки! Твою мать! Нужен ей медведь – пусть идёт. Чего ты её пугаешь?
– Да не пугаю я! Пусть идёт.
Рита одевалась. Дашка, следя за ней, тасовала колоду карт, а Танька курила. Дождик за окном стих. Собаки умолкли, и было слышно, как об пол шлёпается вода, капая из крана. Страшная заполночная темнота привалилась к окнам, как умирающая старуха. Ох, не хотелось Рите в её объятия! Но менять решение под влиянием идиотского страха значило объявить себя идиоткой.
– Вы до утра намерены здесь торчать? – спросила она, завязывая кроссовки. Дашка, сдавая карты, сказала:
– Да. Мы ещё здесь попаримся, поболтаем. А ты одна пойдёшь в лес?
– Со Сфинксом.
– Вот ты больная! – вскинула Танька бровь, – свинья-то тебе зачем?
– Мне свинья – для свинства.
– В смысле?