У Самохина была чуйка. Считай, с младых ногтей. Еще будучи зеленым пацаном, он умел безошибочно отыскивать потерянные вещи, решать логические головоломки. Оттого, наверное, и пошел в следователи. Романтика… мать ее! Тогда Самохину все казалось романтикой, даже несвежие, разложившиеся трупы, даже ночные выезды на «мокуруху», даже «висяки» ему казались романтикой, но потенциальной.
Вся эта пустая шелуха с него слетела за пару лет. Обычно именно столько требуется молодому оперу, чтобы понять, ошибся ли он с выбором профессии или можно тянуть лямку дальше. Самохин понял, что не ошибся, лямку тянул исправно, даже с некоторым интеллектуальным удовольствием. Особенно, когда дела попадались заковыристые, требующие того, чтобы над ними поломали мозги.
И Самохин старался. Мозги ломал, дела раскрывал, но с каждым новым делом понимал, что не все так просто, что, цитируя Вильяма нашего Шекспира, есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам! Одно из последних его дел было именно таким. Нет, к нему больше не приходили во сне мертвые девочки с проволочными крыльями, прикрученными прямо к ребрам, но острое ощущение того, что внешний мир сложнее и многослойнее, чем казался в юности, росло и силилось. Наверное, именно поэтому ему так не понравилось новое дело.
Да, отчасти из-за того, что жертва была еще ребенком. К такому не привыкнуть ни за что и никогда, сколько не старайся! Но было еще что-то… Может, место преступления? Снова овраг. И пусть здесь нет подушки из прошлогодних листьев, а по дну протекает вполне себе безобидная речушка, атмосфера здесь точно такая же, что и в деле с мертвыми ангелами. А атмосфера – это важно, это то, за что цепляешься шестым чувством.
Вот и сейчас Самохин «зацепился». В этом деле ему не нравилось абсолютно все: и место преступления, и стойкое ощущение, что убийство носит ритуальный характер, и свидетели. Ох, как же ему не нравились свидетели!
К мальчонке, обнаружившему тело, его вообще не подпустили. Но это и понятно: без разрешения официальных представителей ни-ни, а представители оказались со связями. Самохину даже позвонили сверху, особо предупредили, чтобы мальчика не трогал, не травмировал хрупкую детскую психику.
Парень на первый взгляд был ничего, хоть и выглядел неформально. К неформальным ребятам Самохин тоже привык и даже научился находить с ними общий язык, но в этом было что-то… настораживающее. Один только взгляд чего стоил! Самохин специально сначала понаблюдал за ним со стороны, оценил, так сказать, ху из ху. Парень был непростой. Не жался, не терялся, вел себя так, словно знал, как правильно себя вести. На все вопросы у него имелись ответы, как будто подготовился. А может и подготовился. Время-то было! Пока девчонка из администрации добралась до сети, пока позвонила в полицию, пока они приехали… Что угодно можно было придумать и обдумать. Кстати, сеть Самохин первым делом проверил. Она в этом чертовом месте и в самом деле не ловила. Вот и говорите после этого, что двадцать первый век на дворе! Как бы то ни было, а парень показался ему подозрительным именно этой своей холодной рассудительностью и собранностью.
А еще руки… Самохин был не из деликатных, перчаточки его страсть как заинтересовали. Очень, знаете ли, удобно надевать перчаточки на месте преступления. Правда, глупо после преступления их не снимать, но об этом Самохин подумал уже после того, как попросил свидетеля перчаточки снять.
А свидетель снял. Безропотно, без лишних возражений и лишнего смущения. Самохин посмотрел. Сказать по правде, он бы такое и не прятал, но это уже личное дело каждого, он тут парню не судья. А вот уточнить, при каких обстоятельствах все это приключилось, было бы не лишним. Или лишним? Очевидно же, что история давняя.
Еще хуже было со свидетельницей. Вот уж кто не понравился Самохину с первого взгляда! Молодая и сопливая, а уже такая высокомерная! Девица из администрации! Куда уж до нее простым смертным?! Смотрит с этакой снисходительной вежливостью, а в глазах льдинки. Опасная особь. Ох, опасная.
На вопросы девица из администрации отвечала четко, но каждое слово, словно бы просчитывала в уме. Дурочкой она Самохину не показалась, вот только он пока не решил, хорошо это для его дела или плохо. Девица отзывалась на заковыристое имечко Мирослава, но Самохину отрекомендовалась Мирославой Сергеевной, еще и подбородок вздернула этак вызывающе.
Ничего-ничего! И не таких ломали… Его дело сейчас маленькое – рыть да копать. Вот как нароет-накопает, так и посмотрит, ху из ху. И для начала Самохин решил копать под девицу Мирославу, потому что толстая тетка-воспиталка, которая не подпускала его к малолетнему свидетелю и смотрела коршуном, обмолвилась о каком-то «том деле» и на Мирославу посмотрела одновременно испуганно и многозначительно. Самохин мог бы прямо тут, не отходя от кассы, выяснить у дамочек, что за дело такое, но понял, что разговаривать с воспиталкой лучше с глазу на глаз. Потому даже виду не подал, что что-то там подозрительное заметил, раскланялся и удалился.
К воспиталке, которую звали Елизаветой Петровной Весниной, он явился утром следующего дня, когда никто не ждал беды и подвоха. Явился и строгим голосом потребовал объяснений, о каком таком деле она говорила. Елизавета Петровна пыталась юлить и изворачиваться, но у Самохина был богатый опыт общения со свидетелями и дамочку он «расколол» довольно быстро. «Расколол» и удивился, в какой, оказывается, тугой узел завязано все в этом Горисветово! Одна ниточка потянула за собой вторую, свидетели из этого дела, оказывались пострадавшими в «том деле».
А дело было громкое, просто Самохин о нем не знал, потому что перевелся в Чернокаменск меньше года назад. Как раз после дела с мертвыми ангелами. Решил, так сказать, сменить обстановку. Сменил шило на мыло…
Дело вырисовывалось любопытное, а в свете произошедшего на днях преступления тянуло на серию. Этого только не хватало… И Мирослава в том деле проходила пострадавшей. Только тогда она была не девицей из администрации, а тринадцатилетней девочкой Мирославой Мирохиной, на которую напал маньяк. Напал, начал душить и, если верить материалам дела, которые Самохин тут же затребовал, додушил-таки до клинической смерти. Но девочка оказалась невероятно везучей или невероятно живучей. А может, и то, и другое сразу. Маньяка спугнул местный житель Дмитрий Леонидович Елагин. Он же применил по отношению к Мирославе Мирохиной приемы реанимации – искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. По словам очевидицы – а очевидицей стала та самая Елизавета Петровна Веснина! – реанимационные мероприятия длились больше пятнадцати минут. То есть девочка была мертва довольно долгий промежуток времени, но Дмитрий Елагин проявил поразительное упрямство и продолжал реанимационные мероприятия. Дореанимировался до перелома нескольких ребер и чуда – девочка ожила!
Тут Самохин представил себя на месте Елагина. Смог бы он сам рискнуть вот так не чужой жизнью, а чужим рассудком?! Это по словам Елизаветы Весниной реанимационные мероприятия длились около четверти часа, а сколько они длились на самом деле? К началу мероприятия она не успела, стала свидетелем уже самого процесса. Тогдашний следователь пытался выяснить точное время у Елагина, но тот не запомнил, ему тогда было не до того. И вот вопрос! Как сильно он рисковал, возвращая девочку к жизни? Это счастье, что вернулась деловая и борзая Мирослава Сергеевна, а если бы вернулся безмозглый овощ?..
Самохин подумал немного и решил, что рисковал бы точно так же, как Елагин, шел бы ва-банк, не смог бы остановиться. Он уже начал заочно уважать этого Елагина, а еще планировал познакомиться с ним в самое ближайшее время. Благо, ходить далеко не придется, почти все фигуранты «того дела» сейчас обитали в Горисветово или в его окрестностях.
А «то дело» было ужасным и занимательным одновременно. Мирослава Мирохина была последней, но не единственной жертвой горисветовского маньяка. Почему горисветовского? Потому что все убийства совершались в окрестностях усадьбы. Тогда здесь еще не было элитной школы, но уже был элитный летний лагерь для одаренных детей. Считай, готовый курятник для лисы!
Сколько тогда погибло детей? По официальным данным за три летних месяца четверо ребят подросткового возраста. И вот тут с курятником Самохин, пожалуй, поспешил. Все дети, кроме одной девочки, которая приехала в гости к бабушке из Чернокаменска, были из ближайшей деревни. К лагерю отношение имела только Мирослава. Это если по официальным данным. А если копнуть глубже? Самохин собирался копнуть в ближайшее время.
«То дело» тогда как-то поразительно быстро перешло в разряд «висяков». Может быть, потому что родственники погибших детей не были достаточно настойчивыми? А может, потому что убийства прекратились? Мирослава стала последней жертвой маньяка. Вот только местные называли его не горисветовским маньяком, а свечным убийцей. Почему свечным? Догадаться было нетрудно. Лица всех погибших были залиты свечным воском. Удушение, глумление над мертвым телом и никакого сексуального насилия. Интересно, тогда, тринадцать лет назад, следствие пыталось установить связь между погибшими детьми? Ну, кроме возраста разумеется. Да и что возраст? Возраст был разный! Самой младшей жертве двенадцать лет, самой старшей – шестнадцать.