Нити магии

– Идем, – говорю я Лильян, пряча камень в карман. – Иначе мы опоздаем вернуться к Якобу.

Мы возвращаемся по извилистым улицам к швейной лавке, и по пути я в раздумьях останавливаюсь перед сверкающей витриной ювелира. Может быть, значение этого камня утрачено и давно мертво, погребено вместе с моим отцом, королем Фредериком и Алексом Вестергардом, но он может оказаться достаточно ценным, чтобы мы с Евой сбежали отсюда и начали новую жизнь где-нибудь в другом месте.

Я хочу знать, что это за камень и сколько он может стоить, поэтому достаю его из кармана, но Лильян резко дергает меня назад, и лицо ее в кои-то веки выражает убийственную серьезность.

– Не здесь, – тихо говорит она. – Все эти ювелирные лавки слишком тесно связаны с Вестергардами. Нельзя, чтобы кто-то узнал о том, что у тебя есть этот камень.

Я отшатываюсь от витрины, чувствуя смятение, испуг и невероятное одиночество. Лильян делает шаг ко мне и берет меня под руку. На этот раз ее прикосновение не заставляет мою одежду заиграть новыми красками. Это просто прикосновение, несущее утешение и возрождающее в моей душе искру надежды.

– Мы поможем тебе, Марит, – шепчет Лильян. Мы вместе стоим на тихой улице под падающим с неба снегом, наше дыхание слабо пахнет шоколадом, и она позволяет мне негромко плакать у нее на плече.

Глава четырнадцатая

– Я… не знаю, что это такое.

Якоб поднимает глаза от окуляра микроскопа, и взгляд его темных глаз за стеклами очков выражает глубокую задумчивость. Мы сидим на чердаке дома, в чулане, затерянном на самом верху флигеля для прислуги и набитом сундуками со старыми картинами и фарфором. Здесь Якоб хранит целые стопки своих книг и здесь же работает за скрипучим столом, стоящим под чердачным окошком. Он придвигает свечу ближе и снова всматривается в мой камень через микроскоп «желудь», маленький бронзовый инструмент с круглым верхом, достаточно компактный, чтобы его можно было носить в кармане.

– Я не могу распознать его, – говорит Якоб, щурясь. – У него есть все признаки настоящего самоцвета: крошечные неровности, царапинки и ямки с внешней стороны, а если присмотреться получше, можно увидеть крошечные вкрапления внутри. Но я не знаю, что это за камень.

Я тяжело вздыхаю и откладываю свое шитье, над которым работала в углу, без единой капли магии. Якоб жестом приглашает меня подойти, и когда я склоняюсь над микроскопом, то чувствую, как концы моих волос задевают его руку. Красная поверхность камня при увеличении неожиданно превращается в витражное стекло, лучащееся множеством цветов: вкрапления глубокого синего, ярко-розового, золотого… Среди них попадаются участки черноты, подчеркнутые глубоким мерцающим серебром, словно кусочки ночного неба.

– В мире не так уж много видов драгоценных камней красного цвета, – говорю я. – Если исключить те, которыми этот камень быть не может, мы хотя бы сузим круг поисков, а потом определим, что он все же такое.

Еще раз смотрю на камень, на этот раз без микроскопа, и чувствую странный укол внутри при воспоминании о красном блеске, который я уловила, когда королева Луиза заглянула в бархатный футляр, преподнесенный Филиппом в театре.

– Есть одна сложность, – подхватывает Якоб. – Мы можем поискать описания всех красных камней в библиотеке, но моя магия может считывать только слова, а не картинки. Это сильно затянет наши поиски, и понадобится много времени, чтобы просмотреть их все.

«Время», – думаю я, и горло мое сжимается. То, чего у меня нет. Я чувствую свой страх перед Фирном в напряжении мышц, в пустоте, возникающей в желудке. Каждый день, проведенный мною здесь, означает использование все большего количества магии.

Каждый вечер я снова и снова пытаюсь отогнать воспоминание о холодном теле Ингрид и не могу уснуть, пока в сотый раз не осматриваю свои запястья.

– Если мы займемся этим втроем, будет быстрее, – тепло говорит Якоб, заметив выражение моего лица, на что я лишь киваю.

В этот вечер я прячу деньги, оставленные мне отцом, в своем соломенном матрасе. Потом зажигаю спичку, подношу к фитилю свечи и рассматриваю самоцвет на просвет, держа его двумя пальцами.

Касаюсь неровных стежков, вышитых моим отцом на мешочке.

«Еще больше людей умрет».