Вслед за Гарабурдой в Литву двинулся московский посол — князь Троекуров. Андрей Щелкалов не придумал ничего лучшего, как в другой раз направить к Стефану Баторию своего не слишком удачливого дипломата. Продлить перемирие любой ценой — такая задача была поставлена перед Троекуровым. Князь понимал, что убедить польско-литовское правительство будет не просто. Он лучше сразу бы отправился в ад, чем к Стефану Баторию в Гродно.
Предчувствия московского князя полностью оправдались. Встречен он был отборной бранью. Господа, прежде всех Лев Сапега, очень разозлились, что бояре московские отказались принять предложение о союзе государств. Сапега не был злопамятным человеком, но сейчас ему выдался хороший случай отвести душу, вспоминая несколько месяцев заключения в Московии.
Разговаривал он с князем Троекуровым с позиций сильного. «Потомков у вашего государя нет. А что из себя представляет ваш повелитель от природы, мы знаем: благочестие в нем есть, а против врагов драться не станет. На Москве что делается, мы также знаем: людей нет, а кто есть — то и те худы, строения людям нету, и во всех людях рознь. Бояре думают, что себе пособляют, а они только дело портят: в нашей земле давно ведомо, что бояре ваши посылали к брату императора посла. Но у императора с вашим государством что сошлось? Император сейчас и сам себе пособить не умеет. Глядя на эти переговоры с братом императора, многие государи домогаются и помышляют о вашей земле, а турецкий султан у вас же требует Астрахань и Казань, а крымский хан всегда с вами же борется и дальше воевать собирается, а ваши союзники черемисы же вам враги… И где ум бояр?» [123, с. 204] Закончил свою речь Сапега и вовсе воинственно: «А вы с чем приехали, с тем вам и уезжать» [123, с. 204]. Эти слова буквально повторяли ответ московских бояр Михалу Гарабурде, который он, очень старый почтенный человек, близко принял к сердцу. Настолько сильно, что через несколько дней после возвращения из Москвы слег. Дипломат уже не смог прийти к королю и взглянуть ему в глаза. Он плохо выполнил государев приказ. Вскоре старый дипломат умер.
Тем не менее переговоры продолжались, московский посол даже согласился на приграничный съезд (он все повторял себе: мир любой ценой), но с оговоркой: дескать, много времени требуется для согласования таких действий со всей землей. Сапега понимал: Троекуров тянет время. А последний аргумент и вовсе вызвал у Сапеги смех: «У вас обычно происходит, что решит государь с боярами, на том и станет, а земле к тому и дела нет». Иными словами, все решали московский государь и бояре, а не выборные люди земли московской.
В конце концов, московские послы согласились на продление ранее достигнутого Сапегой перемирия на два месяца, а после договорились и о проведении съезда на границе, между Оршей и Смоленском. На этом съезде должны были решить вопрос о соединении трех государств в случае смерти Стефана Батория или Федора Ивановича, а если соглашение о соединении не будет достигнуто — о том, как определить границы. Однако Стефан Баторий съезда не дождался…
В самом начале декабря он заболел. С последних дней ноября 1586 года в Гродно стояли невиданные холода. Но, невзирая на это, король пропадал на охоте до позднего вечера. В воскресенье, 7 декабря, он собрался на богослужение в Фару Витовта, но неожиданно почувствовал слабость. Распахнул окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, и рухнул, потеряв сознание. Мемуаристы оставили много свидетельств о последних днях Стефана Батория. Например, Федор Евлашовский отмечал: «В том же году (1586-м) чудовищного, ужасного и лютого месяца декабря 12-го дня, тот славный и очень достойный государь и монарх великий, король его милость Стефан Баторий умирал в замке гродненском, в милых покоях своих, им самим возведенных» [23, с. 52]. По сей день остается загадкой, что же в действительности стало причиной его смерти.
Через три дня после смерти короля, 15 декабря 1586 года, цирюльник Я. Зигулиц провел анатомическое вскрытие тела, дабы прояснить медицинскую картину болезни, а затем забальзамировал его. Это было первое в Восточной Европе вскрытие. Правда, оно не пролило свет на истинные причины смерти: жаркие споры продлились еще три года. Были выдвинуты три версии: сердечный приступ, кишечная инфекция и болезнь почек (вскрытие показало, что они были неестественно малы). Не исключено, что самочувствие монарха подорвало пристрастие короля к доброму вину (после смерти в подвалах замка нашли более пятидесяти бочек напитка), хотя на самом деле опьяневшим его ни разу не видели. По мнению медиков, король скоропостижно скончался от уремии — острого или хронического самоотравления организма, обусловленного почечной недостаточностью. Лев Сапега, который все время находился рядом с королем, очень волновался. С. Баторий был бодр, на здоровье не жаловался и вдруг за какую-то неделю сгорел от неизвестной болезни [71, с. 357]. Для всех это стало полной неожиданностью, так как среди народа монарха именовали Железным королем именно за крепкое, как все думали, здоровье.
Само собой напрашивался вывод: короля отравили. К слову, и сам король постоянно боялся быть отравленным. Не следует забывать, что в ядах хорошо разбиралась его теща — королева Бона Сфорца. В свое время она вполне могла приобщить дочь — королеву Анну, жену Стефана Батория, к своему ремеслу. А та вполне могла желать смерти короля.
Лев Сапега так описывает случившееся: «7 декабря в 2 часа ночи Баторий со свечой в руках отправился на кухню и провел там около половины часа. Дворцовый слуга Иштан, услышав грохот, побежал на кухню и увидел Батория у дверей. Король, запрокинувшись, стоял на одном колене, голова находилась в положении, характерном для приступа эпилепсии. Под коленом на правой ноге зияла широкая и глубокая рана — хуже, чем от острой и длинной сабли. Лоб и нос разбиты, под правым глазом — ссадина. Иштан едва приволок его к себе и спросил, что с ним случилось. После этого таинственного случая Баторий уже не поднялся с постели. На третий день врачи вынесли неутешительный приговор: „Король не выживет“. И хотя правду о его тяжелом состоянии скрывали, о смертельной болезни государя стало известно придворным. Баторий никого не принимал, только на короткое время допускал к себе перемышльского епископа Войтаха Барановского. 12 декабря 1586 года Стефан Баторий скончался. Речь Посполитая вновь осиротела. Снова пришло время бескоролевья» [71, с. 358] (пер. наш —
Еще 12 мая 1585 года король написал завещание, согласно которому девяносто шесть тысяч злотых подарил родимой Трансильвании, а тридцать тысяч — любимому городу Гродно, где и пожелал быть похороненным. Местом захоронения был определен главный гродненский костел Фара Витовта. Король велел приготовить для себя саркофаг, так как «этот город и для временного пребывания, и для вечного покоя ему милей всего». После люди сказывали, что Баторий чувствовал приближение собственной смерти.
Любопытная сложилась ситуация, не правда ли? Почти целый год литовские паны-рада и московское правительство вели переговоры о соединении трех государств в одно, при этом очень активно обсуждался вопрос объединения государств во время бескоролевья или в случае преждевременной смерти московского великого князя. В проекте, разработанном Львом Сапегой, предусматривалась ситуация возможной смерти как Федора Ивановича, так и Стефана. Однако король польский и великий князь литовский Стефан Баторий имел хорошее здоровье и активно готовился к войне с Московией. Это наводит на определенные мысли. Как тут не вспомнить византийскую дипломатию с ее традициями, твердыми последователями которой были Андрей Щелкалов и Борис Годунов?
Стефан Баторий умер вскоре после отъезда московского посла князя Троекурова, который, на наш взгляд, попытался сделать то, что в первый раз выполнить не удалось. Московские властители панически боялись войны с Речью Посполитой. Баторий нисколько не скрывал своего желания довести разбирательства с Московией до логического конца. По идее, его должны были остановить и остановили. Смерть Батория была в первую очередь выгодна Московскому государству.
В этой ситуации следует обратить внимание на одно обстоятельство. Король умер в момент, когда его партия в Речи Посполитой занимала господствующее положение. В декабре 1586 года вовсю велась подготовка к решающему походу на Москву. Соответствующее желание королем было озвучено, сейм, призванный к принятию окончательного решения, — объявлен. Средства собирались (немалую сумму пожертвовал Папа Римский). Войска были частично мобилизованы и сконцентрированы на территории Великого княжества Литовского. Сам Баторий находился в своей восточной ставке, в Гродно. Не отмечалось никакой серьезной оппозиции запланированному походу в самом государстве. Общество находилось в состоянии высокой степени консолидации. И вдруг неожиданная смерть главы государства сломала такое грандиозное предприятие. Баторий ушел из жизни во время подготовки к реализации главной цели своей внешней политики: полного разгрома и подчинения Московского государства [74, с. 89].
Если это мнение идеализирует политическую ситуацию в Речи Посполитой накануне смерти короля, то только в некоторой степени. Партия, к которой, безусловно, принадлежал Лев Сапега, любыми средствами хотела раз и навсегда покончить с восточной угрозой. Но другие источники свидетельствуют, что у короля было немало противников. Так, например, российские историки Н. Карамзин и С. Соловьев пересказывают разговор архиепископа гнезненского с московским посланником в Вену, в ходе которого примас Польши делился с православным московитом: мол, Московия, имеет одного непримиримого врага в Литве и Польше — короля Батория, которому жить осталось недолго, у него открылись на ноге опасные раны и врачи не смеют лечить их, боясь этим ускорить его смерть, однако поддержки в народе Стефан не имеет за чрезмерное славолюбие и за плохое обращение с женой, королевой-соправительницей Анной [92, с. 24].
Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Одним из уcлoвий вocxoждeния Cтeфaнa Бaтoрия нa трoны Королевства Польского и ВКЛ была его жeнитьба нa Aннe Ягeллoнкe, пятидесяти четырехлeтнeй cecтрe Сигизмунда II Августа и дочери королевы Боны. Анна была на десять лет старше Батория, поэтому особой любви к королеве у него не было и не могло быть. За ее матерью Боной Сфорцей, второй женой короля польского и великого князя литовского Сигизмунда I Старого, закрепилась в свое время слава отравительницы. Чтобы быть подальше от своей жены Анны, король уезжал в Гродно под предлогом поохотиться. Полагают, что в тех местах у него была любовница — молодая и красивая дочь лесничего, которая родила ему сына. Есть также предположение, что именно этот внебрачный сын короля стал царем-самозванцем Лжедмитрием I.
Что касается незаживающей раны на ноге, то это была рана от укуса собаки. Не единожды придворные лекари пытались лечить ее: прижигали пламенем, делали кровопускания, но «дурная материя» не уходила — рана не затягивалась.
Характеризуя приверженцев военных действий, отмечают, что социальной опорой партии войны выступала средняя и мелкая шляхта Малопольши и Украины. В ВКЛ воинственные настроения короля не поддерживались. Обусловлено это было тем, что русские войны Батория велись либо на территории ВКЛ, либо с переходами войск через Великое княжество, принося значительные экономические потери. Русские походы требовали больших затрат, а компенсировались в лучшем случае присоединением опустошенных войной земель. Кроме того, ВКЛ должно было подстраховывать короля на случай военной неудачи, устраивая для этого дополнительные военные приготовления, укрепляя пограничные города, замки и крепости (что, кстати, не делалось больше нигде в Речи Посполитой). Если другие регионы Речи Посполитой воспринимали русские войны как специальные походы за добычей, то для ВКЛ они были, пожалуй, отечественными, где требовалось предельное напряжение всех сил [74, с. 117].
Однако самым сильным противником Стефана Батория был московский двор с его нескончаемыми интригами. Сообщение князя Троекурова о том, что король уже назначил день сейма, чтобы утвердить дальнейшую судьбу королевства, заранее избрать своего преемника и вырвать у сейма согласие на войну с Московией, привело, наверное, московских дипломатов в ужас. Как считал Николай Карамзин, Андрей Щелкалов прекрасно понимал: если предоставить королю свободу действий, то слава России может навеки угаснуть [92, с. 43].
Эти слова Карамзина позволяют с большой степенью вероятности считать, что король Баторий умер не без участия Москвы. Ярый сторонник византийской дипломатии канцлер Московии Андрей Щелкалов, вероятнее всего, заставил своих сообщников на территории ВКЛ действовать в определенном направлении.
Стефана Батория настигает загадочная смерть. То ли из-за яда, то ли из-за низкого уровня средневековой медицины. Так или иначе, но внезапная смерть короля наиболее отвечала интересам Московии.
ebooksa