Наконец Криштоф Радзивилл Перун произносит те слова, ради которых, собственно, и появился здесь: «Если уж ваш государь не захочет у нас быть-царствовать, то написал бы в грамотах, чтобы мы выбрали сами себе государя из здешнего люда… Это нашим людям всем будет приятно услышать. У нас, у Литвы, обсуждается, что если поляки не согласятся с нами на избрание вашего государя, то мы: Литва, Киев, Волынь, Подолье, Подляшье и Мазовия, собираемся из союза с Польшей выйти. В таком случае государь ваш возьмет нас под свою опеку и на одной Литве у нас государем будет ли? И за нас своею силой в состоянии постоять?» [123, c. 218].
Литва открыто просит у Московии поддержки в переломный момент ее истории. На кону стоит суверенность государства. Станет ли оно абсолютно самостоятельным с номинальным владыкой Федором или его возглавит представитель местных нобилей? Возможно, Литве потребуется военная помощь со стороны Московии. С ответом на этот вопрос прибыл из Москвы Ржевский. В грамоте к панам-раде Федор писал: «Мы у вас государем быть хотим: только нам теперь ехать к вам нельзя, потому что вы себе не одного государя выбрали, и много кто хочет, чтобы мы свою истинную православную христианскую веру покинули, перешли в католичество. А если бог даст вперед, как нам будет время, то мы к вам приедем» [123, с. 218]. Выполняя тайный приказ Андрея Щелкалова, Ржевский на словах пересказал панам-раде: «Только возьмите себе в государи нашего великого князя, будьте под его великокняжеской рукой, а всем руководите сами, в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском, по своим правам и вольностям. А потом государь наш, когда присмотрится к вам и вашу милость к себе познает, а вы государеву милость к себе увидите, то государь приедет к вам короноваться по своей государевой воле, как ему время будет. Короноваться ему по греческому закону, а к римской вере перейти нельзя» [123, с. 218]. Москва продолжала политические игры, византийская дипломатия ее руководителей была направлена на то, чтобы получить оба государства без особых усилий и затрат. Похоже, великий князь московский во всем на господа бога положился. Московитам нужен был только документ об избрании, это максимум, на что они претендовали в данной ситуации.
Ответ московских властей на предложения Криштофа Радзивилла Перуна не мог удовлетворить литовское правительство. На этот раз Ржевский получил решительный отказ. Литвины устали играть в кошки-мышки. Если для поляков элекционный сейм превратился в поле битвы за личное влияние на будущего короля, то литвины преследовали иную цель — защитить свое государство.
Как бы ни развивались события, литвинам было важно, чтобы новый монарх выполнил их волю: вернул отнятые Люблинской унией земли, признал за Литвой Прибалтику (Ливонию) и утвердил новый Статут ВКЛ, которым отменялись статьи унии, отчасти лишавшие Литву самостоятельности [71, с. 363]. После заявления московских послов о том, что «никогда такого не будет, чтобы московский владыка перешел в католичество», Лев Сапега понял: ситуация начинает выходить из-под контроля. Надо срочно выбираться из трясины переговоров, в которую литвинов умело затягивает московская дипломатия.
Нужно рассмотреть других претендентов, которые не принесут вреда белорусско-литовскому государству. Варианты есть, но, к сожалению, выбор невелик. Кандидатура Максимилиана Австрийского совершенно не устраивала литовских панов-раду. Во-первых, он немец по происхождению, во-вторых, за ним тянутся огромные долги. Понятно, что, став во главе государства, Максимилиан в первую очередь будет рассчитываться с кредиторами из государственной казны. Но главный аргумент против избрания австрийца заключался в следующем: всего лишь несколько месяцев назад московский канцлер Андрей Щелкалов обсуждал вместе с венским двором вопрос раздела Речи Посполитой на сферы влияния и присоединения ее территории к своему государству. Таким образом, совпадение интересов московского и венского дворов угрожало существованию Речи Посполитой.
Московские политики нисколько ни скрывали своих истинных планов. Посол Ржевский на последней встрече с Львом Сапегой сказал: «Федор, если не будет избран на трон Речи Посполитой, желает избрания эрцгерцога Максимилиана» [123, с. 215].
Шведский королевич Сигизмунд Ваза тоже не очень соответствовал интересам ВКЛ. Убежденный католик, он не только не был способен на религиозные компромиссы, но и не знал языков тех народов, которыми нужно управлять. В его пользу был только один серьезный аргумент: как наследник, королевич шведский, он со временем мог возглавить оба враждебных Московии государства — конфедеративную Речь Посполитую и Швецию и тем самым продолжить политику Стефана Батория.
Как видим, из двух зол наименьшим был Сигизмунд. Но литовские паны-рада, а среди них воевода виленский Криштоф Радзивилл Перун, троцкий воевода Ян Глебович, литовский падскарбий Федор Скумин-Тышкевич, великий маршалок Николай Радзивилл Сиротка, канцлер великий и виленский каштелян Астафий Волович и подканцлер Лев Сапега, по-прежнему стояли за Федора Московского. Правильнее сказать, за величие и самостоятельность ВКЛ при номинальном государе — Федоре Блаженном. Даже решительно отказав московскому послу, литвины надеялись, что тот пересмотрит свою позицию.
Этот отказ — всего лишь дипломатическая хитрость. Посла Ржевского было приказано везти неспешно, так как военное противостояние между двумя другими, основными противниками могло обернуться чем угодно. Расчет Льва Сапеги и литовских панов-рады был следующий: ВКЛ должно выиграть свою партию, пользуясь противоречиями между австрийской и шведской группировками. Исходя из этого и была построена программа действий литвинов.
Тем временем события принимали неожиданный оборот. Сенсационным стал переход католического первосвященника на сторону коронного канцлера и гетмана Яна Замойского. Промосковская партия, к которой до сих пор принадлежал примас Станислав Карнковский, лишилась сильной поддержки, так как следом за ним под шведские знамена двинулись почти все католические епископы и целая толпа сенаторов. Польский первосвященник ставил то на московского великого князя, то на брата императора и, наконец, разочаровался в обоих кандидатах. Старый опытный интриган, участвовавший в третьих королевских выборах, возможно, предвидел провал и одного и другого и, в конце концов, остановил свой выбор на кандидатуре Сигизмунда (как-никак Замойский обладал реальной властью в Польше).
17 августа примас прилюдно объявил, что выбор австрийской и московской кандидатур невозможен, и он готов объявить королем Сигизмунда. Именно Сигизмунд Ваза 19 августа в лагере Замойского и был выбран и провозглашен королем польским и великим князем литовским.
Литвины 21 августа опротестовали незаконное избрание. Астафий Волович, Ян Глебович и Лев Сапега привезли протест Замойскому. Сторонники Максимилиана последовали примеру литвинов и даже пошли дальше. В лагере Зборовских 22 августа они объявили королем польским и великим князем литовском брата императора. Эту элекцию литвины также не признали. Против «насилия и нарушения прав и вольностей» они выступали вместе со своими единомышленниками из Королевства и 23 августа обратились и к одной и к другой партии с предложением отменить «номинации обоих королей и совершить новую элекцию». Поскольку это предложение было отвергнуто, третий лагерь выступил с протестом, которым выборы Максимилиана и Сигизмунда провозглашались незаконными. Шляхте предлагалось провести уездные сеймики для установления места и времени повторного элекционного сейма. От своего кандидата литвины не отступились [71, с. 365].
Понимая, что перевес у партии Замойского, Лев Сапега, ни при каких обстоятельствах не желавший терять своих позиций, решает перейти на сторону Сигизмунда. Он поддерживает более сильного, но тем самым предает дело ВКЛ, Радзивиллов и их кандидата. И хоть ничего удивительного в поведении Сапеги нет, понятно, что поступок подканцлера плохо сказывается на его репутации. Авторитет молодого многообещающего политика — под угрозой. В среде литовских панов-рады к нему начинают выказывать пренебрежение, в лагере Замойского воспринимать серьезно его не хотят: слишком упорно он держался за московский колпак.
Сапега возбужден, и даже раздражен: почва уходит у него из-под ног. Совсем недавно он уже выставил себя на посмешище. Заботясь об усилении своего клана, молодой Сапега женился на вдове князя Збаражского — Дороте, дочери Андрея Фирлея. Соединившись браком с состоятельной вдовой, наследницей большого состояния, подканцлер значительно увеличил свой капитал и тем самым заметно расширил свое влияние на государственные дела. Считаются только с сильными и богатыми, и подканцлер вынужден ставить меркантильные интересы на первый план. Но только ленивый не вел пересуды об этом союзе. И вот опять он вынужден, изворачиваясь, объяснять единомышленникам Яна Замойского, почему так долго держался партии Федора и даже был в числе его главных приверженцев. Льстиво сообщает он сторонником Сигизмунда: «И нам приятен королевич шведский; но то нам жалко, что без нас его выбрали, и на него не гневаемся, а только на вас» [71, с. 367] (пер. наш —
Но Ян Замойский непреклонен. Он не хочет принимать перебежчика. Коронный канцлер отказывается даже встретиться с Сапегой. Замойский уверен: в споре двух победа останется за сильным. Сейчас, благодаря поддержке примаса Карнковского, сила на стороне Сигизмунда, и голос литовского подканцлера не имеет никакого значения. Стиснув зубы, Сапега принял отказ. Решив перейти в лагерь Замойского, он прекрасно осознавал, какую реакцию его поступок вызовет и у панов-рады, и у Радзивиллов.
Конечно же, некоронованные короли ВКЛ расценили его действия не иначе как предательство. В наибольшее негодование они пришли от того, что Сапега позволил себе поделиться некоторыми личными впечатлениями от встречи с Федором Московским. Публичное объявление о недееспособности восточного монарха нарушало интересы литовских панов-рады, потому великому маршалку Николаю Радзивиллу Сиротке было наказано поставить Сапегу на место. Вынужденный объяснять свое поведение, 12 сентября 1587 года Сапега пишет письмо следующего содержания: «Всякий может думать обо мне так, как это ему угодно. Я говорю не таясь: на это письмо меня подвигли не подарки, не обещания, которых, бог свидетель, я не получал, но убеждение, что шведский королевич нам указан богом. Поэтому не желаю нашему народу, чтобы он сначала противился божьей воле, а после подчинился уже коронованному польскому королю. Это есть оскорбление и позор для нашего народа. Поэтому я хотел бы, чтобы вы сделали милость согласиться и убедить литовских панов в том, что они не могут быть последними и должны опередить коронацию. Что же касается московского князя, то, бог мне свидетель, что я хотел иметь его за государя, пусть и видел много препятствий к воплощению этого замысла, в том числе и его недостатки, хотя об этом я молчал и никому не говорил, да и теперь до времени молчу» [71, с. 367] (пер. наш —
Изменение Сапегой курса не оправдало себя. Его вес среди литовских панов-рады резко снизился, в партию Замойского путь закрыт. Более удачливые соратники подканцлера: жемойтский староста Ян Кишка, жемойтский епископ Мальхер Гедройть с почетом приняты Сигизмундом. Они успели своевременно объявить о своей приверженности шведу, поэтому слава, земли, богатства и прочие блага, видимо, полагаются им.
На виленском сейме, который начался 2 октября 1587 года, литвины признали избрание двух государей нарушением закона. Сейм предупредил «панов поляков», чтобы они «тех номинатов без нас не короновали». К самим претендентам литвины направили послов с бумагами, в которых было предостережение Сигизмунду и Максимилиану, чтобы они, не дай бог, не позволили себя короновать без согласия на то ВКЛ. Ян Замойский бросил в огонь эти предостережения и даже не позволил литовскому послу поговорить с Сигизмундом. Раздосадованный Лев Сапега написал 31 октября еще один протест, который был направлен против провозглашения Замойским королем Сигизмунда Вазы. Вместе с подканцлером этот документ, юридически обосновывавший незаконность избрания Сигизмунда, подписали троцкий воевода Ян Глебович и католический священник Бенедикт Война — в скором времени претендент на должность епископа виленского.
У коронного канцлера и гетмана появился еще один шанс подчеркнуть свою исключительную роль в избрании шведского королевича. «Видите, ваша честь, как литвины способствуют своему монарху!» — говорил Замойский Сигизмунду. Хитрый поляк использовал энергичные заявления литовской стороны с пользой для Королевства Польского и себя лично. Шведы, которые боялись победы соперника, уступили требованиям Замойского передать спорные территории в Ливонии Речи Посполитой и обязались помогать в войне с Московией.
На Виленский сейм, который открылся 8 декабря 1587 года, прибыли посланники от обоих претендентов на трон с прошением к Великому княжеству об одобрении на царствование в Речи Посполитой. Как и предвидели литовские паны-рада, в споре двух победа будет за тем, кому отдаст свой голос литовская шляхта. Положение изменилось. Виленский сейм отправил послов с поручением довести до обоих кандидатов, что Литва признает своим монархом только того, кто примет ее условия. А требовала Литва немного: возвращения Ливонии под юрисдикцию Княжества, утверждения изменений и дополнений в Литовский Статут, подтверждения действия Литовского трибунала, иными словами, признания верховенства своих законов на своей территории. Если Сигизмунд откажется, то посольство начнет переговоры с Максимилианом. Тем временем предполагалось, что Литва мобилизует свое войско на защиту признанного ею кандидата.
ebooksa