Наливайко пробыл в Могилеве две недели, а когда услышал, что гетман с большим войском и орудиями двинулся к Могилеву, перешел из Могилевского замка на гору Ильинскую [6, с. 236].
Битва на Буйничском поле около Могилева между войском ВКЛ и казаками решительной победы никому не принесла. Однако было очевидно, что возмутителей спокойствия ждет смерть. Через некоторое время так оно и случилось. В том же 1595 году литовское войско в селе Лубны на речке Суле казаков разбило. Сначала отрубили голову Савулу, Чулка (Панчоху) четвертовали, а Северина Наливайко, поймав на седьмую субботу, послали к королю. Там же его, замуровав, держали до осени, а на Святые Покрова тоже четвертовали [6, с. 236].
Открытое сопротивление унии было подавлено мечом. На время князь Острожский охладил свой пыл, но от самой идеи противодействия не отказался. Когда было объявлено, что для окончательного решения вопроса созывается собор в Бресте, он поспешил в том же месте и в то же время провести второй собор, в противовес первому, и приказал прибыть на него православным священникам, которые тем или иным образом материально зависели от него. Сам семидесятилетний старик прибыл в Брест в полном военном облачении во главе большого отряда.
Чтобы сохранить мир и обеспечить спокойствие, король направил на Брестский собор великого маршалка литовского Николая Радзивилла Сиротку, канцлера великого литовского Льва Сапегу и подскарбия Дмитрия Халецкого. Первым прибыл Николай Радзивилл Сиротка и объявил, что остальные королевские послы, Сапега и Халецкий, не приедут вовсе. Острожский воспринял это как намеренное оскорбление. Вероятнее всего, королевские эмиссары хотели выяснить, насколько далеко готов зайти киевский воевода, поэтому припозднились. Появившийся на следующий день Лев Сапега имел личную довольно продолжительную беседу с Острожским. Канцлер решительно потребовал убрать из помещения, где проходили заседания собора, вооруженную шляхту из окружения князя, поскольку она заставляла нервничать участников собора. Острожский вынужден был приказать своим головорезам удалиться. Но на последовавшие угрозы Льва Сапеги обратился к пану канцлеру и пану подскарбию, «чтобы те ему именем его милости короля не угрожали, так как он и веру, и долг своему государю сохраняет и род его древний, а не новый. И поэтому пусть их милости угрожают ему от своего имени. И если они к нему имеют претензии, то он готов явиться к ним на дуэль в любое место, которое они назначат» [6, с. 232, 233] (пер. наш —
Намеки на новый род — камень в огород Льва Сапеги, который первым из своего рода занял одну из высших должностей в Княжестве. Сапега с Халецким пропустили слова семидесятилетнего старика про дуэль мимо ушей, хотя первому совсем неприятно было слышать упреки в худородности прилюдно. Однако правда есть правда, даже если порой она горька. Сапега понимал, что Острожский в желании настоять на своем готов использовать не только все свое могущество, но и, в случае чего, принуждение — военную силу. Готовность старого князя персонально сойтись с ними в поединке окончательно убедила их, что Острожский в своем намерении стать великой исторической личностью потерял разум. Терпеть и дальше претензии старого магната, который угрожал служителям церкви оружием в случае, если принятое ими решение его не устроит, не было сил.
Смешной казалась и угроза Острожского лишить сана митрополита и епископов: это было вне его компетенции.
Когда не осталось сомнений, что с тщеславным магнатом договориться не удастся, собор решили проводить без представителей Острожского. 8 октября (18-го по новому стилю) долгожданное решение об объединении церквей было вынесено. По этому поводу в Брестком замке подскарбий Дмитрий Халецкий давал торжественный обед. Князь воевода Волынский и много волынян и подолян планировали быть на обеде у пана подскарбия. Но их не пригласили на торжество, чем немало унизили [6, с. 233].
Казалось, большое дело было сделано, но мало кто знал, как эта уния в рамках одной страны будет воплощаться в жизнь. Многие надеялись, что униатские деятели, правительство примут к руководству принцип добровольности и станут придерживаться действующих законов, которые были спущены великокняжеской и королевской властью православным верующим. Похоже, эту иллюзию разделял даже такой мудрый и опытный политик, как Лев Сапега. Но реальная действительность обманула эти надежды [45, с. 15].
Чрезмерно амбициозные деятели встречались не только среди приверженцев православия, немало их было и среди сторонников унии. Например, полоцкий архиепископ Иосафат Кунцевич начал насильственными средствами принуждать православных к переходу в униатство. Его епархия занимала огромную территорию на востоке ВКЛ с городами Полоцком, Витебском, Оршей, Могилевом, словом, там, где давно укоренилась православная вера. Чтобы быстрее достичь поставленной цели, Кунцевич не гнушался метода кнута. Когда жители Могилева закрыли перед ним городские ворота и не впустили его в город, он пожаловался Сапеге на насилие.
За неподчинение решению суда, которое подписал Лев Сапега 22 марта 1619 года, на Могилев был наложен огромный денежный штраф. Все православные храмы вместе с имуществом по приказу канцлера передавались под власть Кунцевича. Дальнейшее неисполнение судебного решения грозило жителям Могилева новым штрафом в двадцать пять тысяч золотых [52, с. 49].
Однако, несмотря на это, ситуация начала выходить из-под контроля. Могилев не желал выполнять приказы, в том числе и своего старосты Льва Сапеги. Кунцевич продолжал наступление. Через некоторое время он насильно закрыл все православные церкви. В сенат посыпались жалобы на Кунцевича. В одной из них православные жители писали: «На Белой Руси архиепископ полоцкий оставляет закрытыми и опечатанными в течение пяти лет православные церкви Орши и Могилева. Жители Полоцка и Витебска не имеют в городах даже простого здания для богослужений, вынуждены по воскресеньям и праздничным дням выходить для богослужений за городские стены, в поле, да и то без священников, потому что им запрещено иметь их в городе и округе. Бедный люд, не желая признавать иного вероисповедания, кроме того, в котором родился, поставлен в необходимость возить своих детей на крестины на расстояние десяти миль и более, и это длительное и трудное путешествие приводит к тому, что некоторые младенцы умирают не крещенными. Наконец, вот дело невероятное, варварское и жестокое. В предыдущем году, в том же белорусском городе Полоцке, упомянутый полоцкий епископ-отступник И. Кунцевич приказал выкопать из земли тела православных, похороненных недавно за церковной оградой, и выбросить из могил христианские останки на съедение собакам, как мертвую падаль» [87, с. 326].
Наверняка, когда Сапега узнал об этом происшествии, волосы зашевелились у него на голове. Плохо кончит такой священник. Православные уже неоднократно посылали за помощью к запорожским казакам. Снова запахло религиозной войной.
Сапега обратился к Кунцевичу с письмом, в котором потребовал прекратить бесчинства. Соблюдая внешние приличия, но едва сдерживая гнев, и это хорошо видно из содержания письма, 12 марта 1622 года Сапега пишет полоцкому архипастырю: «Признаюсь, что и я сам принимал активное участие в деле унии и что было бы недальновидно оставить это дело, но никогда на ум мне не приходило то, что Ваша честь будет действовать такими жестокими методами… Вместо радости, Ваша уния дала нам только заботы, тревогу, волнения, и так нам опостылела, что мы желали бы лучше остаться без нее… Если, упаси Боже, Отечество наше содрогнется (а Вы своим упорством прокладываете к этому широкую дорогу), что будет тогда с Вашей унией?.. Король приказал Вашей милости снять печати и открыть церкви в Могилеве… Если же после этого напоминания вы это не сделаете, то… я сам лично прикажу их открыть и отдать церкви православным. Евреям и татарам разрешено иметь в нашей стране свои синагоги и мечети, а вы закрыли христианские церкви! Поэтому и ходят везде слухи, что православные лучше хотят быть в подданстве турецком, чем терпеть издевательства над своим вероисповеданием и своей совестью» [104, с. 329–332].
Об усилении охраны Сапега отвечает: «Что касается опасности, угрожающей Вашей жизни, то на это надо ответить так: каждый сам бывает причиной своего несчастья».
Предупреждения Сапеги полоцкий архиепископ оставил без внимания. Он упорно продолжал добиваться своего. Когда-нибудь это должно было закончиться. И, действительно, после очередного конфликта с православными Кунцевич был зверски убит в Витебске. Его тело бросили в Двину. Папа Римский в письме к королю Сигизмунду Вазе потребовал жестоко наказать убийц и сообщил, что будет рассмотрен вопрос о канонизации Иосафата Кунцевича. Похоже, новой религии срочно требовались святые. И Кунцевич прекрасно подходил на эту роль.
Вершить суд над убийцами архиепископа король направил, конечно же, Сапегу. Он ехал в Витебск как на войну, имея с собой довольно сильную, собранную из всадников и солдат охрану (поскольку опасался нападения казаков) [106, с. 360].
За три дня состоялся скорый суд, и приговор был тут же приведен в исполнение. Двум местным бургомистрам отрубили головы, а вместе с ними лишили головы и восемнадцать местных жителей, их имения конфисковали. Около сотни витеблян, которые бежали от королевского правосудия еще до приезда Сапеги, были осуждены на смерть заочно, имущество их тоже было изъято. Витебск был лишен привилегий. Ратуша — символ городского самоуправления — и два православных храма были до основания разрушены на глазах у всех, иные наказания комиссарский суд под председательством Льва Сапеги оставлял на волю короля [105, с. 360].
Жестокость, с которой наказали убийц Кунцевича, одобрил сам Папа Римский. И хоть это отнюдь не радовало Льва Сапегу, для многих он останется в истории активным приверженцем унии на землях Княжества и жестоким судьей. Уже через несколько лет после смерти Льва Сапеги и короля Сигизмунда Вазы их образы будут приходить православному священнику Афанасию Филипповичу во сне. И будет он видеть, как горят в огненной печи ада два главных виновника введения унии — король и Сапега. (Кстати, сам А. Филиппович трагически закончит жизнь и тоже будет канонизирован, но уже православной церковью.)
Что касается Константина Василия Острожского, то можно считать, что его мечта сбылась: знаменитый украинский историк Н. Костомаров включил главу о нем в свою «Русскую историю в жизнеописаниях ее главнейших деятелей».
Льва Сапегу, который в большинстве случаев старался придерживаться золотой середины и принципов государственной целесообразности, без сомнения, нужно зачислить в число энтузиастов благого дела — попытки создания национальной религии и церкви. Во второй половине ХVII века восемьдесят процентов населения ВКЛ исповедовало униатство.
ebooksa