Боль. Скорбь. Смирение…
Он отвел глаза и пошел к двери. Уже у двери он обронил:
— Мойтесь спокойно, я пришлю Гаыль. Отец не зайдет к вам. Не волнуйтесь.
Елень промолчала. Впрочем, как всегда.
Соджун сидел напротив отца и почти не слушал его. Он и смотрел куда-то в сторону. Чжонку не сводил с него глаз, видел его рассеянность, а также усталость, легшую глубокой морщиной между бровями. О чем думал отец — понять было невозможно.
— Соджун, ты будто и не слышишь меня? — прервал размышления властный голос старика.
Капитан вздохнул.
— Я помню об обещании, что дал вам.
— Едем завтра, нечего тянуть.
— С вашего позволения, — пробормотал Соджун и поднялся. Чжонку тут же взвился на ноги, встав рядом с отцом. Политик посмотрел на своего отпрыска и махнул рукой, смирившись. Младшие поклонились и вышли.
Соджун не прогнал сына, и тот тенью последовал за ним. Он молчал, не зная, как угодить своему дорогому родителю. Сам расправил постель, усадил. Соджун скривился от боли.
— Чжонку, глянь, что там с этой дряной раной? — пробормотал он.
Мальчик тут же развязал пояс ханбока, снял с плеч да так и замер, уставившись на голый торс отца. Соджун никогда не рисковал жизнью напрасно, но не всегда успевал отклониться от удара врага: то там, то здесь наложили свой отпечаток уродующие тело шрамы. Их было немного, но они были страшными.
Мужчина заметил взгляд своего ребенка. Ему стало неловко. Он повел плечами и недовольно пробормотал:
— Ну, что там?
Сын глядел на шрам-розочку под левой грудью, и чувствовал, как волосы шевелятся на затылке, а холодок пробегает вдоль позвоночника вверх-вниз.
— Это… Это ведь от стрелы? — спросил он, указывая на шрам.
— Это было давно, — вздохнув, отвечал отец. — Что с раной?
Но мальчик смотрел, как завороженный.
— Наконечник застрял?