Любовь и проклятие камня

22
18
20
22
24
26
28
30

Боль. Скорбь. Смирение…

Он отвел глаза и пошел к двери. Уже у двери он обронил:

— Мойтесь спокойно, я пришлю Гаыль. Отец не зайдет к вам. Не волнуйтесь.

Елень промолчала. Впрочем, как всегда.

Соджун сидел напротив отца и почти не слушал его. Он и смотрел куда-то в сторону. Чжонку не сводил с него глаз, видел его рассеянность, а также усталость, легшую глубокой морщиной между бровями. О чем думал отец — понять было невозможно.

— Соджун, ты будто и не слышишь меня? — прервал размышления властный голос старика.

Капитан вздохнул.

— Я помню об обещании, что дал вам.

— Едем завтра, нечего тянуть.

— С вашего позволения, — пробормотал Соджун и поднялся. Чжонку тут же взвился на ноги, встав рядом с отцом. Политик посмотрел на своего отпрыска и махнул рукой, смирившись. Младшие поклонились и вышли.

Соджун не прогнал сына, и тот тенью последовал за ним. Он молчал, не зная, как угодить своему дорогому родителю. Сам расправил постель, усадил. Соджун скривился от боли.

— Чжонку, глянь, что там с этой дряной раной? — пробормотал он.

Мальчик тут же развязал пояс ханбока, снял с плеч да так и замер, уставившись на голый торс отца. Соджун никогда не рисковал жизнью напрасно, но не всегда успевал отклониться от удара врага: то там, то здесь наложили свой отпечаток уродующие тело шрамы. Их было немного, но они были страшными.

Мужчина заметил взгляд своего ребенка. Ему стало неловко. Он повел плечами и недовольно пробормотал:

— Ну, что там?

Сын глядел на шрам-розочку под левой грудью, и чувствовал, как волосы шевелятся на затылке, а холодок пробегает вдоль позвоночника вверх-вниз.

— Это… Это ведь от стрелы? — спросил он, указывая на шрам.

— Это было давно, — вздохнув, отвечал отец. — Что с раной?

Но мальчик смотрел, как завороженный.

— Наконечник застрял?