Худайшидан не сомневался, что одолеет любого. В мире духов все бесплотны, так что каждая битва сводится к поединку воли — а у кого воля сильнее, чем у Худайшидана? Шестьдесят тысяч лет он жил и страдал — но никогда не призывал смерть.
Даже в последние моменты жизни. Когда его растянули между небом и землей, когда из его души вытягивали сердцевину, а тело горело в агонии, он не желал смерти — но и не боялся ее.
Он просто ее принял.
Каан был таким же. Они с бывшим щитометом нашли общий язык… если так можно говорить о тех, кто уже частично утратил субъектность. Призрачное Веретено продолжало вращаться, формируя нечто новое. Души не сливались в единое целое, но уже и не были множеством разных. Каждая становилась чем-то вроде грани натуры, частицей сверхличности.
Худайшидан словно собирал огромную сюрреалистическую вазу в комнате, полной осколков и черепков.
Это уже не его мысль. Так подумала Цидалия Мирини. Она была мастером гончарного искусства и вазописцем. В ней не было воинского духа, но что дурного в том, чтобы прихватить немного бомонда? Творческое мышление обогатит фантазию и может натолкнуть на нестандартные решения. В конце концов, им все еще нужно как-то сбежать из Банка Душ.
Это тоже не его мысль. Так подумал Руззлау П’Хиид. Чародей, чья доблесть имела скорее глубоко отрицательное значение, зато он был очень целеустремленным и жизнелюбивым. Он побывал в Башне Боли и лабиринте Хальтрекарока, по воле Тьянгерии стал чудовищем и погиб от шеста… Джулдабедана?..
Значит, Учитель все еще жив. Худайшидана это порадовало. Гохерримы осиротеют без первородных.
А ведь и это тоже не его мысль. Точнее, не только его. Так подумала Эрнесибора, другая гохерримка. Гохерримы очень редко попадались в Банке Душ, но их Худайшидан присоединял без сомнений. Он не бросил бы их тут.
И они тоже не колебались и не сомневались, чувствуя Худайшидана. Когда он наматывал их на Призрачное Веретено, оно вспыхивало воодушевлением. Легионеры радовались, что благородный предок не бросит их даже на дороге к Кровавому Пляжу.
Семья. Семья — это главное, подумал Дворк. Хотя моя была довольно поганой. Но я рад, что мы снова встретились, дорогой Князь!.. и так сблизились!..
Не будь липким, Дворк, подумал Худайшидан.
И однако его обрадовало воссоединение со своим бухгалтером. Дворк был преданным слугой. Он прекрасно вел дела и был эталоном честного дельца… так, это опять мысли Дворка!
А еще он сын Мазеда, так что лучше всех знает, как устроен Банк Душ.
Бушуки редко сюда попадают, но у Кагена оказалось специфическое чувство юмора.
А еще сильнее Худайшидана обрадовало, что гохерримы не поминают его дурным словом. Он проиграл и плохо кончил, но все же его не прокляли. Они — его народ. Теперь они вместе. И они как никто умеют сражаться единым строем. Они помнят искусство Мардзекадана и натасканы складывать силу.
Они снова станут легионом.
Nomen illis Legio, подумал Армандо Перес, монах-францисканец. Имя мне — Легион.
Да, конечно, им же теперь нужно имя. Когда рождается кто-то новый, имя просто необходимо.
Еще одна душа. Легиону становилось все проще присоединять их. Он ведь не существовал в каком-то определенном месте — в мире духов пространство неконкретно. Он был одновременно везде, был особым состоянием Банка Душ.