Информация и человек

Второе (и главное) отличие состоит в том, что «хороший» насильник всегда имеет гораздо больше сторонников, чем «плохой». Разберёмся с этим утверждением поподробнее.

Когда человек узнаёт о том, что где-то обезвредили какого-то преступника, то он всегда одобряет такие действия. Он на стороне тех, кто этого преступника обезвредил. Даже если этот преступник ничего плохого данному конкретному человеку не сделал, и он вообще не слышал о его существовании. В этом, конечно, нет ничего удивительного. Преступник – это всегда потенциальная опасность. И не для одного конкретного человека, а для огромной массы людей. Конечно же, всю эту «огромную массу» преступник не ограбит, не убьёт и не изнасилует, но потенциальной жертвой является каждый. Поэтому обезвреживание преступника всегда находит поддержку (пусть даже внешне не всегда проявляемую) у большого количества людей. Даже если этот преступник маленький и слабый, а задерживают его десяток здоровяков, никому в голову не придёт сказать, что это не хорошо.

Рассматривая любые «хорошие» действия человека, легко убедиться, что это всегда именно такие действия, которые поддерживаются потенциально большим количеством людей (попросту говоря, эти действия выгодны большому количеству людей). Иметь много сторонников – значит обладать силой. Пусть в какой-то момент этих сторонников лишь потенциально много, сознание реагирует на сам факт того, что, по большому счёту, в такой ситуации человек принадлежит к какой-то большой силе, является её частью. Всего-то и требуется, чтобы эта сила каким-то образом узнала о совершённом злодеянии, и уж тогда-то противникам несдобровать. Если же человек совершает зло, то он, естественно, имеет очень много потенциальных противников, а значит, он должен бояться упомянутой выше «большой силы». Один из семи мудрецов Древней Греции Солон лаконично заметил: «Кто для многих страшен, тот должен многих бояться».

Конечно же, в большинстве случаев человек на сознательном уровне не усматривает причину своих «хороших» действий в желании приобрести побольше сторонников или вообще каким-то образом нарастить свою силу. Просто в сознании формируется определённое ощущение (результат бессознательного анализа множества признаков), и человек без всяких логических рассуждений чувствует, что вот так поступать – «хорошо», а вот так – «плохо». Впечатление такое, что понятия «хорошее-плохое» ясны изначально без каких-либо определений и рассуждений. В частности, Вольтер утверждал: «Никто, конечно, не рождается на свет с уже готовыми понятиями о праве и справедливости, но человеческая природа устроена так, что в известном возрасте эти истины естественным образом вырабатываются». (Кстати, «естественным образом» – это как? Просто сами собой, без всякой причины?) Французский публицист и философ Бейль сказал по этому поводу: «Нет иной морали, кроме той, которая основана на принципах разума и вытекает из естественной склонности человека к добру». То есть, по мнению Бейля, у человека просто «естественная склонность к добру». Но как же тогда мораль может быть основана, по его утверждению, «на принципах разума», если стремление человека к добру это всего лишь ничем не объяснимая «склонность», а не проявление этого самого разума (то есть не что-то понятное и логически обоснованное)?

Обратим внимание, что далеко не все согласны с подобными утверждениями. Так, английский философ Джон Локк утверждал: «Нравственные правила нуждаются в доказательствах, следовательно, они не врождены». Да и тот же Вольтер, которого мы цитировали чуть выше, писал нечто похожее: «Добродетель и порок, моральное добро и зло – во всех странах определяются тем, полезно или вредно это явление для общества». (Иначе говоря, добро – это то, что поддерживается обществом, то есть большинством.)

***

Кстати, Джон Локк вообще отвергал существование каких-либо врождённых идей в сознании человека, в том числе и учение о врожденности фундаментальных принципов морали и религии. Он утверждал, что всё человеческое знание проистекает только из опыта. И мы сейчас, говоря, что понятия «добро» и «зло» вовсе не являются какими-то изначальными, врождёнными, фактически тоже приходим к этой точке зрения.

***

7

Получается, что в восприятии сознания «хорошими» поступками являются действия, которые выражают интересы большинства, то есть интересы какой-то глобальной силы. Проще говоря, человек боится наказания, и «хорошими» поступками считает то, за что не наказывают. Но тогда получается, что, например, угрызения совести являются одной из разновидностей страха перед наказанием. И иногда можно встретить именно такие утверждения. На это, в частности, указывал Цицерон: «Велико могущество совести: оно даёт одинаково чувствовать, отнимая у невинного всякую боязнь, и постоянно рисует воображению виновника все заслуженные им наказания». А известный американский писатель Дж. Тейлор просто подчеркнул, что чувства совести и страха являются, фактически, одним и тем же чувством: «Совесть у большинства людей не более чем боязнь мнения других».

Но подобные высказывания как-то слишком прямолинейно сводят муки совести к простой боязни наказания. С этим никак нельзя согласиться. Ведь бывают случаи, когда человек, совершивший преступление, добровольно сознаётся в содеянном и вполне сознательно принимает заслуженное наказание. Выходит, угрызения совести для него более мучительны, чем наказание. К тому же, как мы отмечали, любой злодей всегда пытается каким-то образом самому себе показать «хорошесть» своих поступков. Это он делает, очевидно, не из-за боязни наказания. Да и простой жизненный опыт указывает на то, что чувство страха и угрызения совести являются разными чувствами. Каждый, очевидно, в той или иной степени испытывал и страх, и угрызения совести. Эти чувства никак нельзя полностью отождествить, они имеют принципиальное отличие. Страх – это боязнь каких-то неприятных событий. И он исчезает сразу же, как только исчезает опасность. Совесть же – это такое чувство, которое мучает человека даже тогда, когда ему ничто не угрожает. И не об угрозе наказания думает человек. Это чувство заставляет его переосмыслить всю стратегию своего поведения («запустить» творческий процесс), заставляет изменить, если можно так выразиться, общий характер своих поступков. И оно так просто не проходит. Даже если после плохого поступка совершить множество хороших, то и в этом случае время от времени вспоминается нехороший поступок, порождая ощущение, как бы предостерегающее от повтора таких ошибок. И это, опять-таки, не является какой-нибудь причудой человеческого мозга. «Нехорошее» поведение – это всегда угроза наказания со стороны «больших сил», это постоянная вероятность начала опасного процесса, а с такими вещами, как мы знаем, шутить нельзя.

Конечно, далеко не всегда за плохой поступок наступает расплата, но если достаточно долго совершать такие поступки, то когда-нибудь обстоятельства обязательно сложатся так, что любые достигнутые блага окажутся мелочью в сравнении с возникшими неприятностями. Человек, повинуясь властному чувству, – угрызениям совести, – просто вынужден изменить своё поведение так, чтобы занять наиболее сильные (наиболее безопасные) позиции в общей структуре человеческих взаимоотношений. В сущности говоря, это чувство заставляет человека вести себя разумно. «Разумное и нравственное всегда совпадают», – утверждал Лев Толстой. И пусть в какой-то конкретной ситуации «плохой» поступок может принести пользу, в целом безнравственное поведение крайне неразумно.

Силу угрызений совести очень тонко показал Пушкин, описывая переживания Бориса Годунова, совершившего тягчайшее преступление:

Ах! Чувствую: ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто… едина разве совесть.

Так, здравая, она восторжествует

Над злобою, над тёмной клеветою. —

Но если в ней единое пятно,

Единое, случайно завелося,