Там остались друзья, подруги, – впрочем, возможно, все они тоже разъехались по разным городам, по ставшим вдруг доступными столицам других стран, и теперь, как и она, иногда по ночам видят во сне коптящие трубы, одинаковые массовые застройки, гаражи, колодцы, свалки за стройкой, пруд, две соседние недобитые деревни, школьный двор, дом культуры, кинотеатр «Победа», унылый универсам, ещё что-то такое, что является бесконечным и неистребимым в памяти современного человека. Река, где на крутом обрыве была сделана тарзанка, с которой было так захватывающе прыгать в воду. Река постепенно мелела, потому что по ней временами что-то сплавляли и сбрасывали промышленные отходы. Часто запрещали купаться.
А может быть, ничего не видят во сне.
А они с Анатолием каждый день после дел, разъездов и звонков торжественно отправлялись в супермаркет, как в храм, деловито катили впереди себя тележку, которую заваливали продуктами, шуршали пакетами, рассматривали этикетки, – и вот, оказывается, так прошло уже четыре года, а она даже не заметила. И этот вполне буржуазный финал рабочего дня стал уже естественным и казался надёжным, как новая религия в постсоветские времена.
Когда-то один из друзей пригласил её посмотреть древний буддийский обряд – создание и разрушение мандалы. «Зачем это? – спросила она, глядя, как рассыпается, а потом уносится течением воды красивый разноцветный узор из песка. – Зачем столько времени выкладывать эту красоту, если всё равно потом разрушать?» «А затем, – ответил приятель, – что вся наша жизнь проходит именно так».
Конечно, будет приезжать дочь раз или два в месяц, с бой-френдом или без, и Новосёлова представила, что скажет по поводу такой непочтительности бабушка:
– Ты её совсем распустила.
Да, нехорошо, может быть, но что ты от неё хотела? Ведь когда-то, во времена кризиса, сама оставляла её кому ни попадя, в каких-то ужасных детских садах, с плохим питанием и антисанитарией, на попечение нервных воспитателей, чтобы поскорее раскрутить маховик доморощенного бизнеса, рулевое колесо среднего класса. Так что это, наверное, вполне нормально.
– Нет, мама, – говорила ей дочь, – я не буду, как ты, корячиться всю жизнь, я не буду так вкалывать. Уж лучше богатый муж, и я буду сидеть дома. (Бой-френд этим требованиям пока не соответствовал.) Это всё старомодно, какие принципы. Я бы любила родину, но она всегда кидала тех, кто за неё жизнь отдавал! (Новосёлова в таких случаях поправляла её, что родина и государственная власть – не одно и то же, они не близнецы-братья.) Однако бабушка всё равно потом упрекала: «Не позволяй ей говорить такие крамольные вещи. Ни к чему это. Пусть своё мнение держит при себе от греха подальше». И вспоминалось, как на уроках истории-географии-обществоведения тоже советовали (приказывали) держать при себе своё мнение. И потому отвечала:
– Пусть говорит, что думает. Имеет право.
А дочери рассказывала, в каком положении оказалась после развода. «Знаешь ли ты, что значит остаться без денег, без работы, с маленьким ребенком», – хотела добавить «да ещё во времена кризиса», но не добавила, – если кризис растягивается на всю жизнь, говорить о нём бессмысленно. Дочь слушала внимательно, выстраивая в своей голове, очевидно, какую-то свою схему трудной женской судьбы.
А бабушка сказала: «Не знаю, кто из вас виноват». Хорошо, что ещё не сказала впрямую: «Ты виновата, ты, а кто же ещё!»
– Хватит, – скажет она раздражённо в таком случае. – Я больше не обсуждаю это, я прошу не давать мне больше никаких советов.
Отстаньте от меня все, я беру отпуск и уезжаю в свой родной город, а потом подумаю, что делать дальше.
А где остановиться? Ну конечно же у неё, Аллы Кузиной, подруги детства, которую видела во сне. Пожалуй, только она сейчас поймёт и не будет учить жить. Да, остановиться, а что дальше?..
И на следующую ночь ей снились гаражи, за которыми они играли в казаки-разбойники. Ей приснился друг детства Костик, который потом, в восьмом классе, был влюблен в Новосёлову, и ещё ребята-хулиганы, Мишка и Димка, – которых хулиганами называли только учителя, а так, во всём остальном, они были как все. Ей приснилось, как они с Костиком идут по одной из улочек частного сектора, где дома – сущие развалюхи, куда так и не провели газ, а воду надо было носить из колонок. Почему-то они с Костиком шли именно туда, обходя никогда не высыхающие лужи, и она испытывает радость от того, что они вместе, что им как-то хорошо и радостно, но вдруг оказывается, что сгущается тьма, гаснут огни в домах, лают собаки, и ей становится страшно. «Куда мы идём?» – спрашивает Новосёлова. Она смотрит на него сбоку и видит какое-то чужое лицо, мрачное, тёмное; он не смотрит на неё, – это был он и не он. Что-то случилось. Она захотела вернуться, но не знала, как. Кажется, они заблудились.
Потом ей приснилось, что они с Аллой Кузиной купаются в реке, они прыгают с тарзанки, но Кузина чем-то очень недовольна. Обижена. Начинается дождь, становится холодно, и надо бежать домой. «Какой дом, – говорит Алка Кузина недовольно. – Где ты его найдёшь, свой дом?» Но Новосёлова уверенно направляется туда, в сторону их дома, но не может его найти. Она блуждает по кварталу, но никак не может выйти на улицу, которая приведет её к дому. И Кузина говорит о том, что она, Новосёлова, какая-то очень нехорошая, плохая…
Дочь, наверное, скажет:
– Ну, мама, куда тебя потянуло, тебе лучше бы куда-нибудь к морю, в Турцию, или Египет, или Испанию… Там вернее отдохнешь… (Наверное, она права.)
А бабушка скажет:
– Ну хорошо, езжай. Я бы поехала с тобой, но сил нет. Зайдёшь к Нине Голубевой, передашь от меня огурцы по моему рецепту. И ещё к Тамаре Николаевне, Вере Ивановне и Горбуновым. А Валентине Никитичне я передам фотографии…
ebooksa