Зеркало надо было просто протереть. Оно было такое же грязное и захватанное, как все вокруг.
Аркас посмотрел на себя. Лицо острое, осунулось. Глаза запали. Были зеленые, стали блеклые, водянистые. И бурдюки под ними. Тяжелые бурдюки человека, пропускающего замечательные пробуждения.
Никас запустил пальцы в отросшие светлые волосы.
— Ты здоров, — проговорил он, следя за отражением. — Ты со всем справишься. Нечего бояться. Мучения кончились. Они в прошлом. Вдох… Выдо-о-ох… Вдох…
Он встал под душ.
Два месяца его держали в изоляторе. Кормили только растительной пищей. От одного вида мяса у него начинались продолжительные истерики. Он помнил еще что-то. Вкус меди во рту? Тяжелую сытость? Боль в наполненном желудке? Он ощутил этот кошмарный привкус на языке. Вода стала ледяной и ржавой. Меняли трубы. Как всегда перед началом отопительного сезона.
Аркас закрутил кран.
— Нет, — сказал он тихо. — На вкус ты был как дерьмо.
Никас принял прописанные терапевтом таблетки и сварил себе «кофе», просто для того, чтобы доказать себе: пока он спокоен, все идет гладко. Потом принял те таблетки, которые терапевт не прописывал.
— Главное, спокойствие, — произнес Никас, выливая «кофе» в раковину.
Вместо него он выпил немного теплого апельсинового сока забытого на столе, и полез в холодильник, чтобы сделать себе бутерброд с огурцом. Отвращение к мясу он так и не пересилил.
В холодильнике лежал окоченевший труп в синей полярной крутке. Его лицо и шея были обглоданы до хрящей. В глазницах блестела смерзшаяся масса белка.
Никас закрыл холодильник.
Странно улыбаясь, он допил сок. Через минуту его можно было найти в зале. Он искал. Открывал все двери, заглядывал за мебель. В нижнем ящике комода, он, наконец, обнаружил Френ. Девушка лежала в позе эмбриона, обняв колени бледными ручками. Она была светловолосой, худой, почти истощенной. Кожа — желтоватой, в оспинах. Глаза ее оставались вечно полузакрытыми. Лицо — острым, маленьким, совершенно незнакомым. Аркас не помнил его в своей жизни.
Когда они занимались сексом на балконе, Никас чувствовал, что Шизофрения становится тяжелее. Ее формы округлялись.
Увидев Никаса, она сжалась сильнее.
— Мы же договаривались! — заорал он. — Я не форсирую лечение, а ты следишь, что бы этой херни не было в доме!