Вот где проявились способности Андурсова-первого, который всегда хвастался, что на гражданке был непобедимым во всех уличных потасовках. Он выкрутил из рук младшего сержанта Филева нож, которым тот “ударил» его, и своими огромными ручищами отшвырнул далеко в сторону. Филева это разозлило. Он, подножкой свалил Бабагельды, который в это время сцепился с Андурсовым-вторым. Тот упал, и не сразу смог встать, а Филев, отбегая, крикнул! “На войне, как на войне!». Потом Филев, объединившись с Андурсовым-вторым, пошел на Андурсова-первого, который поняв, что те вдвоем идут на него и ему не сдобровать, отбежал назад, на ходу соображая, как бы выкрутиться из этой ситуации. Но брат был уже рядом. Тогда Андурсов-первый схватил его за руки и повалил на землю. А Филев, сообразив, что ему одному не осилить, крикнул: “Эй, Андурсов, если ты меня опять скрутишь, смотри, пожалеешь. Вернемся в роту, без конца будешь у меня в наряде».
– Но ты ведь враг, – сказал Андурсов, однако несколько сник после такого предупреждения. – Ну, ладно, – миролюбиво сказал он и побежал на помощь к своим.
* * *
Через сорок минут капитан Трегубов дал отбой и разрешил всем отдохнуть, а сам с лейтенантом Буйновым присел покурить. Вокруг запахло сигаретным дымом. Прислонившись к дереву, Бабагельды закрыл глаза, не обращая внимания на Луговкина, который, рассчитывая на сигарету Пети Бабокина, крутился вокруг него и что-то показывал знаками Бабагельды. Слышался разговор младшего сержанта Морозова, который сидел на поваленном дереве вместе с ефрейтором Переведенцовым, который, как хвост, всегда ходил за Морозовым и поддакивал ему, в любом деле и в любом разговоре.
– На гражданке я всегда пил молоко теплое по утрам, – говорил Морозов.
– И я иногда пил, – ответил ему ефрейтор.
– Врачи говорят, если пить молоко, зубы будут крепкими, – рассуждал вслух младший сержант.
– Ерунда!, – засмеялся Переведенцов.
– Почему?
– У меня сестра есть старшая, знаешь, сколько она пила молока. Даже в детстве ее мать до трех лет молоком кормила. И все равно у нее почти зубов нет. А муж зовет ее “моя старуха», – говорил ефрейтор.
– Слушай, а почему девушкам нравятся высокие и здоровые парни, а? – завел новый разговор Морозов.
– Откуда я знаю, это у девушек надо спросить, – тихо ответил Переведенцов.
– Вон Луговкин роста высокого, но как можно его полюбить? – удивлялся сержант.
– Он щекотки боится. Во время “маленькой войны» я схватил его, а он заорал так, что я в сторону отскочил, как ужаленный, – смеясь, сказал Переведенцов.
Когда роте скомандовали строиться, к Бабагельды подошел Луговкин и протянул листок, вырванный из тетради.
– На, – сказал он, – пошлешь своей любимой.
Бабагельды, увидев нарисованный портрет и под ним слова “Как я воевал в литовском лесу», даже в лице переменился, таким, почти неузнаваемым, было лицо, нарисованное на этом тетрадном листочке.
– Хочешь, чтоб моя девушка отказалась от меня, увидев такое художество, – спросил он Луговкина.
“Прекратить разговоры в строю», – раздался голос лейтенанта. Но портрет показался Бабагельды чем-то знакомым, и опять перед ним всплыло лицо дяди.
* * *