Сердце бройлера

22
18
20
22
24
26
28
30

Во времена нашей перестройки в Америке наметился общий спад экономики, глубоко взволновавший всех россиян. Многие жители деревень разочаровались в работе и, не имея никаких официальных источников дохода, занялись прибыльным воровством. Чем глупее правительство, тем умнее становится народ.

Родная деревня Семена располагалась на длинном склоне, и когда железнодорожный состав с натугой, на малой скорости, преодолевал подъем в гору, население приступало к изъятию китайских товаров непосредственно из вагонов. К вагонам на ходу пристраивались грузовики с откинутыми бортами, сбивались запоры, отодвигались задвижки, парни, прямо с машин или заскакивая в вагон, перекидывали бабам мешки, коробки, тюки. Милиция потом, разумеется, тщательно перетряхивала все дома, но, за неимением вещдоков, ни одного протокола так и не составила, хотя и находила там и сям косвенные улики безобразий: распоротые мешки, разодранные коробки, расписанные китайскими иероглифами и всякими английскими словами. Впрочем, милиция состояла сплошь из жителей этой и близлежащих деревень. «Челноки, – отчитывалась милиция наверх, – из других областей».

Семен познакомил Сергея со своей родней, спившейся, похоже, еще в прошлом столетии и уже пропившей следующее. Родня восприняла гостя шумно, но безучастно. Как повод для выпивки, которая давно стала привычкой. Сергею не улыбалось провести еще одну ночь в обнимку с алкашами и он попросил приятеля отвести его лучше куда-нибудь «на постой». Тот отвел его в край деревни, в довольно приличный дом, с высоким крыльцом и колодцем во дворе.

– Глафира одна. Охочая. В соку. Мужик пятый год сидит. Так что счастливого пути. Эх, завидую! А у меня уже вот такие! – Семен показал кулак. – Ладно, пошел к своим. Три дня готовились к моему приезду. Теперь до утра бузить. Может, пойдешь?

Сергей помотал головой.

– А товар уже приготовлен. Упакован. Завтра заберем…

***

– Дом-то прочный у тебя, – сказал Сергей, откинувшись на спинке стула и сыто разглядывая остатки пиршества. – А говоришь, одна, без мужика, хозяйство держишь?

– Одна и держу, – с гордостью сказала Глафира. – Руки-то на что мне дадены?

– Тебе не только руки дадены, – сказал Сергей и потянулся к подавшемуся к нему телу соломенной вдовушки. Ему вдруг тоже захотелось в ответ на женскую щедрость проявить щедрость мужскую, дать ей не меньше, чем она ему. Старался он изо всех сил, правда, у Глафиры природа была побогаче. Впрочем, на одну ночь Сергея хватило. «Теперь можно на пять лет залечь», – подумал он, прощаясь с гостеприимной хозяйкой, тело которой к утру из наливного и жесткого стало мягким и податливым, как квашня. Тела соломенных вдов и подходят, как квашня, на дрожжах долгой разлуки. Ну их к лешему! Себя Сергей чувствовал опустошенным коконом.

– Придешь еще? – с чувством спросила Глафира.

– А как же! – сказал Сергей, абсолютно уверенный в том, что больше не придет к ней никогда. Хорошего понемножку!

***

Семен был больной с похмелья. Пока не выпил стакан водки, был хмур и молчалив, а выпив, развеселился и много шутил, рассказывал о родственниках, о которых Суэтин и слышать не хотел.

– Ванька-то, представляешь, – Семен толкал Сергея в плечо (Сергей раздраженно дергал плечом, Семен не замечал и продолжал толкать), – Ванька-то женился! Такой бирюк был, а тут девку оторвал. Смак! Эх, опять без девки ночь прошла, однако. Распирает меня, брат, мочи нет. Ничо, в поезде снимем кого-нибудь. Ты-то как? Нащелкал фоток?

– Нащелкал.

Пассажиры в вагоне везли товары и были все пьяные. Похоже, это было естественное состояние всех тех, кто из прошлой своей жизни направлялся в будущую. В купе была трезвой лишь тоненькая девчушка лет четырнадцати с большими испуганно глядевшими на всех глазами.

– Куда едешь? – спросил Семен и плюхнулся рядом с ней.

– К папе, – ответила та и отодвинулась от Семена. Семен усмехнулся.

– А я к маме. Гостинцев везу. Шубейку.