– Не узнаю. Давно не смотрелась, а сейчас вот глянула на себя как бы со стороны и вижу кого-то чужого. В душе-то я все та же прежняя Глаша, которой папа читал «Утес». Тебе папа не читал «Утес»?
– Со сливками или с лимоном?
– Что, одновременно?
– Ну почему же? – засмеялась Настя. – Можем и по очереди.
– Я бы хотела начать с лимоном. А потом – со сливками!
– Да ради бога!
Гостья, не допив и второй чашки (со сливками), сморилась. У нее повело глаза, и Настя поняла, что встать и идти куда-то у старенькой учительнице сил не хватит.
– Может, полежите, Аглая Владиславовна?
– Что ты! Что ты! Я и так доставила тебе уйму неудобств.
– Какие неудобства? Я одна. Пойдемте, я уложу вас. Вам надо отдохнуть.
– Отдохнуть надо, – неожиданно согласилась учительница. – Ты права, у меня нет сил, даже чтобы встать.
Настя провела гостью в зал и уложила на диване.
– Я буквально на минуточку, – забормотала Аглая Владиславовна, – чуть-чуть, одним глазком.
И тут же уснула. Настя накрыла ее пледом.
Зачем-то включила телевизор. Показывали «Унесенные ветром». Фильм вывел ее из себя. Ну, кричит эта американская дура, кричит о том, что она никогда не будет больше бедной, что она убьет любого и зарежет, кто станет у нее на дороге. О чем бы ты кричала у нас, Скарлетт, о чем? Окажись ты у нас на единственной дороге, на которой мы все и где мы все только мешаем друг другу. Ты бы всех убивала и резала? Россияне – равнение на Скарлетт! Попробовала бы ты, Скарлетт, у нас пожить, без всякого смертоубийства. Эх, в подметки ты не годишься ни одной нашей бабе! Ни одной, даже убогой старухе!
Проспала Аглая Владиславовна, не просыпаясь, до утра. Проснувшись, увидела записку на столе, в которой Настя просила дождаться ее.
Аглае Владиславовне стало не по себе. Будто укололо что-то. Ей показалось, что вчера она спросила Настю о чем-то, о чем никак нельзя было спрашивать. Она стала припоминать, но припоминались давно ушедшие годы, когда и Насти-то еще не было совсем…
Аглая Владиславовна чувствовала себя неловко из-за причиненного Насте неудобства, ну да уже ничего нельзя было исправить. Надо же, за несколько месяцев успела отвыкнуть от чая с лимоном! Как выгнали ее зимой из квартиры, так и перебивается тем, что ночует в школе, а днями сидит в метро и читает вслух Лермонтова. Понятно, до нее никому нет дела: «Какое дело нам, страдал ты или нет?» Но, глядишь, кто-нибудь да услышит: «Скажи мне, ветка Палестины: где ты росла, где ты цвела? Каких холмов, какой долины ты украшением была?»
Услышит тот же Гурьянов (как он – надо спросить у Насти) и напишет хотя бы так: «В покрытых рябью лужах ветки. Упавший тополь слушает кого-то. Быть может, голос сломанной судьбы?» Или: «Тополь спилили. Лежит он и слышит, как рыдает земля». Или: «Надежды, опадая, обнажают ствол злобы». Впрочем, он все это уже написал.
Сидя у метро или на лестнице перехода и не прося подаяния, а читая Лермонтова и лишь изредка глядя в глаза прохожих, лучше понимаешь, что это такое: «страна рабов, страна господ». Радуешься, что всеобщее косноязычие и поголовная безграмотность уже готовы породить правильную речь. И надеешься, что у избранных мысли хоть изредка взмывают выше пупка.
ebooksa