– Рядом с этим? – вздрогнула Аглая Владиславовна.
– Нет, – соврала Настя.
– Мне кажется, это Симкин.
– Да, – удивилась Настя, – Симкин. Вы его знаете?
– Увы. Он был прилежный ученик. Что изменило так его?
Настя отнесла этот вопрос к разряду риторических, но учительница задала вопрос опять:
– Как ты думаешь, Настя, что могло изменить его так?
– Я его совсем не знаю, – опять соврала Настя.
Не рассказывать же ей сейчас о прилежном Симкине, который, как Лермонтов, воевал в Чечне, а до этого в Афгане, Югославии, еще где-то… И не был ни поэтом, ни мистиком, поскольку с потрохами погряз в земном с девками, «бабками» и гнутыми пальцами.
– Ведь вот из благополучной семьи…
Настя с трудом сдержала себя от реплики.
– С высшим образованием. Ведь он железнодорожный окончил…
– Не спешите, Аглая Владиславовна, здесь крутые ступени. Кому сейчас нужен его железнодорожный?
– Это так, – словно опомнившись, согласилась учительница. – Он, наверное, охранником где-нибудь служит, при чужом добре? Своей жизни-то нисколько не жалко. Пустая она у него – чего жалеть? Несъедобные плоды просвещения.
– Не знаю, – сказала Настя и поразилась ее проницательности. – Вот мы и пришли.
Учительнице понравилось у Насти. Она с удовольствием задержалась возле книжных полок, на которых увидела красный четырехтомник Лермонтова.
– Шестьдесят четвертого года. Под редакцией Андроникова. Неплохой. О, «Роза мира»? «Миссия Лермонтова – одна из глубочайших загадок нашей культуры». Я не Эдип – загадку не разрешила. Впрочем, и Сфинксу до него далеко. Чудная старуха? Чудная. Я посижу. Устала. Юбка чистая. Я газетку всегда подстилаю. Ты иди-иди на кухню, собирай чай. Я отдохну. «И ненавидим мы, и любим мы случайно…»
Настя открыла холодильник, и ей показалось, что Женя у нее за спиной. Она замерла. Учительница продолжала декламировать:
– «Ты не должна любить другого, нет, не должна! Ты с мертвецом святыней слова обручена!»
Настя вздрогнула, резко обернулась. Учительница стояла перед зеркалом и разглядывала себя.