Теория невероятности

Ещё несколько дней назад, Брыня такой перемены ни то, что не мог предвидеть, а просто плюнул бы в след тому, кто позволил подобное предположить. Да он и сейчас не очень верил этакому обороту в обращении со стороны мамы жены, зная её, как очень своенравную женщину, способную загрызть тигра, если он ей придется не по нутру. А по нутру, кроме самой себя, ей мало кто мог прийтись, разве что покойные родственники, и то при условии, что встреча с ними не состоится ни в том, ни в этом мире. Ну, уж очень своенравная женщина – гроза всех, кто смог пережить Всемирный потоп. И надо же, чтобы Брыне, не приложив ровным счетом никаких усилий, удалось укротить нечто подобное гиене огненной. В данной исключительности, сколько бы кто не говорил в своих маразматических догадках, основанных на критериях научного коммунизма, – без божественного провидения или ещё каких-либо вне земных чудес обойтись никак не могло, – это вам может подтвердить любой ученый, хоть в трезвом или в каком ином состоянии…

В такие моменты откровения, Брыня смотрел на Изабеллу Викторовну проницательным взглядом, растянув уголки губ в едкой усмешке, – такое обращение приводило тёшу в трепет, – и с чувством несоизмеримого превосходства заявлял:

– В своё время узнаете, вам откроется… – он основательно вошёл в роль мессии, и просто так, без скандала, не собирался из неё выходить.

После таких слов Изабелла Викторовна неистово крестилась и скрывалась в своей комнате, чтобы пасть ниц и забиться в иступлённой молитве. Похоже было, что её посетила возрастная метаморфоза прозрения: а не пора ли замаливать грехи былых времён? Вдруг действительно встанет вопрос выбора, куда далее направляться: в ад ли, или всё же в рай? – чем чёрт не шутит. Шутки шутками, что вполне оправдано молодым, но, когда возраст подпирает с незащищенных сторон, тут внезапно задумаешься: а вдруг – правда, то над чем смеялся всю жизнь и верил только на словах, и издевался в кураже, чтоб выглядеть привлекательным и независимым? Тут то сомнение и тянет за штаны, да ещё так неудачно, что режет в промежности. Вот чёрт дери, как всё обернулось – кто ж знал десяток-два лет назад, что жизнь предательски ускорит приближение финала. Тогда ничто не предвещало печального конца. А вдруг, это начало новой светлой, потешной радости до умопомрачения, которой не хватало всю жизнь? Как узнать правду заранее, чтобы выбор был привлекательным? От бога правды не дождешься – только нарекание: молись, молись и тебе зачтётся; а дьявол, сто пудов, обманет. Вот и выбирай свой крест наощупь…

– Мама! Закрой дверь. Ты так лбом лупишь о пол, что в моей комнате может люстра оборваться. Неужели накопилось столько грехов, чтобы так приходится убиваться? – дочь, сидя в кресле, обмахивалась веером не чувствуя причин для беспокойства.

Мать, услышав Люсины рассуждения, боднула в очередной раз пол настолько не расчитав, что у дочери с люстры сорвалась подвеска и шлёпнулась, разлетевшись брызгами.

– Мама! – запричитала дочь, – сейчас всё Лёшке расскажу… прекрати немедленно.

Изабелла Викторовна распласталась ничком на полу и затихла в почтительном блаженстве: она чувствовала, как её кожа лоснилась улетучивающимися грехами.

– Прости мя, господи! Пощади и помилуй, – шептали её губы в таинственном одиночестве, вспоминая прегрешения юности, отрочества и прочей беспечной жизни: осознанные, необдуманные, забытые по легкомыслию, оправданные собственной сомнительной логикой. «Аминь!» – услышала она, непонятно как достигший сознания возглас. Волосы на её голове чувствительно зашевелились, и сознание готово было покинуть тело, но…

– Мама! Я совершенно не разделяю твоего умопомрачительного увлечения верой и божественным началом ни с того, ни с чего. Да, я согласна, что вера заслуживает уважения и почитания, но я против чрезмерного энтузиазма в таком тонком интимном деле. Если совсем уж невтерпёж, сходи в церковь и там раскачивай иконостас, возможно, тебе и зачтётся, а заодно и проститься. Дома у нас достаточно хрупких предметов, не способных выдерживать такие сотрясения. Да и грехи они не смогут отпустить – у них иное предназначение.

Мать задумалась над словами дочери, а после вновь восстала на колени, и стала молиться тихо, потаенно, не касаясь лбом пола. Каждая из женщин отстояла свою точку зрения, и уверовалась в личной правоте. Хвала господу, допустившему разность мнений при отсутствии криков, драки, таскания за волосы.

* * *

Михась Сиськин с детства был общительным и языкатым, как дятел – не остановить и хворостиной. Для своих причудливых рассказов он рождал темы из воздуха, через него же и посылал их слушателям, у кого ещё уши не обвисли от вкрадчиво преподносимой белиберды. Только потеряй бдительность, и уши развесь, – скоро не отвяжешься.

Одно из его убеждений заключалось в том, что каждый человек беден по-своему, впрочем, как и богат. Богач, временами, чувствует себя несчастней последнего (нет, всё же предпоследнего) нищего. Нищий же, частенько, танцует гопак, размахивая руками и ногами впопад и невпопад, беззаботно и самозабвенно, и ореол счастливца витает у него над головой. И каждый из них чувствует подвох во временно нагрянувших обстоятельствах, только не могут разобраться в том, и, зная момент их зачатия, не представляют день и час завершения.

Как быть? Что делать? Куда податься мучающемуся люду: богачам, инженерам, плотникам, бизнесменам: разорившимся и преуспевшим, нищим и прочим гражданам всех сословий, разных культур, вероисповеданий и достатка? До поры до времени, всем им присущи надежда, уверенность и похвальба. Но после, почему-то, неизбежно обволакивают сомнения, неуверенность в будущей перспективе, пустота. И даже, если эти признаки отсутствуют сегодня, то завтра могут возникнуть, как черт из табакерки.

Эх, рвануть бы ворот рубахи и разгуляться, – на время забыть томящие душу сомнения. Да вот обидно – чувство это мимолётно, да и финансы в подходящий момент не потворствуют дать душе отдушину, или общественный статус не позволяет, или же скандальная жена на подобную потребность свою санкцию накладывает.

Так рассуждал Михась, готовясь выплеснуть свои наработки на подвернувшихся слушателей. Их было бы не счесть, да вот беда – не пил Сиськин пиво, как и другие алкогольные напитки, а как раз то они располагали притяжательной силой для любой компании. Не употреблял и всё, – вот такая странность была в человеке, бедолага – обозначил бы иной. Он являлся в пивной бар под вечер, когда у честной компании друзей-собутыльников разговорные темы были исчерпаны, брал себе бокал пива, который не пил, но перед уходом разливал его по склянкам собравшихся, и заводил свои беседы: прохладной водой, да на раскалённые камни… Его уважали. Особенно за последний жест.

Вот и сегодня его приняли радушно, тем более, что Михась, вопреки традиции, сразу же разлил своё пиво по бокалам страждущих, оставив в своём лишь на дне, для поддержания компании, хотя бы зрительно. Но на то была причина: Сиськин поругался с женой, Сиськиной Анфиской, из-за того, что та упрямо уверяла, что подметая пол, мусор надо мести к себе. Михась же был иного мнения, и стоял на том, что сор надо направлять в противную от себя сторону – целесообразней и опрятней. Анфиска в пылу спора, пообещала мужу взять шило и выколоть сначала один глаз, а после второй. На такое обещание жены, муж, совершенно в непростительной форме… послал её за шилом, и пообещал посадить свою любимую половину на упомянутый сапожный инструмент.

Спор мог продолжаться ещё долго, но Михась поступил благоразумно: хлопнув дверью, покинул квартиру, оставив негатив клубиться в замкнутом пространстве, – пусть Сиськина в нём кувыркается.

Приятели в пивном баре обрадовались появлению товарища, тем более, что тот с ходу поделился с каждым пивом – хоть по глотку «на брата», а всё ж приятно. Халява, – она всегда душу тешит.