Если Просвещение – антиисторично, оно не видит и не может видеть разницы между разными эпохами, культурами, то романтизм очень чуток и внимателен к Иному.
И что мы видим? Просвещение нарисовало мрачную картину, злую карикатуру, где народ – это нечто невежественное, народная культура – сборище суеверий, и просветители (мудрые учителя и опекуны) должны народ (это неразумное, пассивное опекаемое дитя) просветить. А романтики реабилитировали народную культуру, сказали, что там не просто сборище суеверий, но и куча всего интересного, стали изучать фольклор, пословицы, песни, сказки, эпосы и т. д. Романтиками были братья Гримм, собиравшие немецкие сказки, или русские славянофилы: Афанасьев, издавший сборник русских народных сказок, Петр Киреевский, опубликовавший русские народные песни, и Владимир Даль, творец словаря народного языка.
Точно так же со Средневековьем. Просвещение, чтобы себя оттенить, создало образ мрачного, жуткого, темного Средневековья. Мы часто воспринимаем его глазами просветителей: страшное время, мракобесие, обскурантизм, непрерывно убивают ведьм, инквизиция… Сплошное злодейство и невежество, полный провал на тысячу лет!
Романтики Средневековье реабилитировали. Они создали свой, тоже мифологический, тоже далекий от реальности, но противоположный просветительскому, образ Средних веков. Если Средневековье, которое нарисовали просветители, сплошной кошмар, мракобесие, костры инквизиции, то романтический образ (вспомните, например, Вальтера Скотта) – это благородные рыцари, прекрасные дамы, культура, центрированная вокруг веры в Бога, нечто возвышенное и прекрасное. Полемизируя со злой карикатурой, романтизм создает светлую сказку Средневековья. Что-то возвышенное, прекрасное. Понятное дело, что Средневековье было и таким и таким – и совсем не таким, каким его представляли просветители и романтики. Не прекрасный мир Вальтера Скотта, но и не инфернальный мир Вольтера!
С другой стороны, у романтиков мы видим огромный интерес к Античности, прежде всего к эллинской Античности, с ее эстетством, к Платону, к Сократу, к диалогу, к смеху Аристофана, а не к римскому унылому практицизму и гражданственности.
Романтики одни из первых в Европе, кто всерьез начал изучать Восток. Фридрих Шлегель выучил санскрит и стал читать Веды, был одним из первых, кто обратился за мудростью к индусам. (Потом, как вы знаете, это продолжил Шопенгауэр, тесно связанный с романтиками.)
Романтизм стремится к другим эпохам не только потому, что для его мироощущении важны томление, стремление, попытка все ухватить, а потому, что это романтическое желание «найти в чужом свое». Кстати, а что это значит – сделать чужое своим? Как это называется? Любовь. И поэтому романтизм пронизан стихией любви.
(О любви в романтизме я сегодня еще немного скажу позднее, если успею.) Способ ощутить иное как свое. Как иной путь – оригинальный, самобытный, индивидуальный, – но к той же универсальности, к той же абсолютности, бесконечности.
Ну и, завершая беглое сравнение романтиков и просветителей, скажу об этике.
Этика Просвещения, как вы, конечно, знаете, это «этика разумного эгоизма», утилитаризма, пользы. Просвещение говорит: надо заниматься тем, что полезно, чему нас учит здравый смысл.
А этика романтизма антиутилитарна, это этика героическая. Какая этика у «Паруса» Лермонтова? Разбиться и погибнуть? Это бесполезно, но не бессмысленно. Не бесцельно. Вспомните призывные слова Гельдерлина: «Становление – через гибель!» Романтизм нарывается на катастрофу. Почти все романтики или сойдут с ума, или умрут молодыми.
Шелли утонул в двадцатидевятилетнем возрасте. Китс умер в двадцать шесть лет. Лермонтов погиб на дуэли в двадцать семь. Клейст застрелился. Веневитинов умер в двадцать два года. Гельдерлин сошел с ума, уйдя от бессмыслицы внешнего мира внутрь себя. (А его герой, древнегреческий маг и философ Эмпедокл, добровольно бросился в жерло вулкана Этна.) Ну и так далее. Конечно, романтики не живут долго. Но не долголетие и преуспевание является их целью. У них антибуржуазная, антиутилитарная установка. Установка на смысл, а не на пользу. Не на разумный эгоизм, а на нечто ему противоположное. Вот эта вот полемика с мещанской моралью Просвещения, это очень важно.
Итак, я набросал кое-какие антитезы. Теперь, надеюсь, у вас есть какое-то представление о духе и своеобразии культуры романтизма.
Дальше я «поскачу» по различным аспектам романтизма, поведаю вам о некоторых важных сюжетах, темах, идеях. От целого перейдем к важным подробностям и частностям. Все охватить невозможно.
Два слова надо сказать об отношении романтизма к природе. Это не машина, не механизм, а организм, живой, божественный, пантеистический, прекрасный! Но что еще очень важно: романтики возвращаются к античному ощущению божественности природы, эстетичности природы, благоговению перед ней. Помните прекрасные строки Тютчева об этом?
И человек – не хозяин, не утилитарист, не повелитель, не хищник, не тот, кто должен природу эксплуатировать. Отношение человека к природе совсем другое. И романтики, тот же Новалис, выдвигают лозунг «Спасение природы». Вы скажете: какое спасение природы? Начало XIX века, еще долго, еще полтора столетия до полновесной экологической катастрофы! Но что понималось под этим призывом в романтизме?
Как ни странно, в романтизме вообще, и в особенности у Шеллинга, философия природы, натурфилософия тесно связана с… философией искусства, эстетикой. Какая здесь мысль? Природа есть творчество, процесс, стихия, некая гениальная Божественная сила творит через природу. А человек – какова его задача, призвание? Не хозяин, не эксплуататор, человек – тот, кто продолжает творческое дело природы! Еще раз, вспомните Блока: «Все сущее – увековечить, безличное – очеловечить». Потом эту мысль очень ярко разовьет Хайдеггер в ХХ веке. Задача человека – дать природе, бытию выговориться, продолжить творческое дело природы через искусство, через философию, через поэзию. Не использовать, не эксплуатировать, не убивать, а завершить творческое дело природы. Дать природе язык! Дать немой природе, которая говорит, конечно, но говорит качанием веток, пением птиц, журчанием рек, молчанием скал, – дать ей речь вербальную, художественную. Человек продолжает творческое дело природы. Человек для романтиков, прежде всего, художник, поэт, гений. Поэтому спасение природы состоит именно в этом.
Отсюда мы плавно с вами переходим к взглядам романтиков на историю. Я уже говорил об интересе к Востоку, о реабилитации Средневековья.
Современность воспринимается романтиками как эпоха деградации и упадка. Еще одно отличие от просветителей. Просветители – прогрессисты, модерн проходит под знаком слепой веры в прогресс. Романтики не исповедуют идеи линейного и неуклонного поступательного прогресса. Для них скорее то, что наступает, это эпоха холодная, эпоха утилитарная, разрушительная, разбивающая гармонию человека с природой, дробящая на части и человека и культуру.
Приведу в пример стихотворение Евгения Баратынского «Последний поэт». Только подумайте, это 1835 год! Процитирую первые восемь чеканных строк.
ebooksa