Это тема бессознательного. Я уже сказал, что любимая тема романтиков – это Тень, Двойник, вторая неведомая сторона личности. Тема второй стороны личности, скрытой, теневой. Вслед за образами Гофмана и Гоголя появятся «Тень» Андерсена и «Тень» Шварца, «Двойник» Достоевского (и его же «подпольный человек») и «Двойник» Блока (помните, «быть может, себя самого я встретил на глади зеркальной»?), «Черный человек» Есенина, Тень Геда в «Волшебнике Земноморья» Урсулы Ле Гуин, Джекил и Хайд и «Портрет Дориана Грея»… Не как ученые-психиатры, Зигмунд Фрейд или Карл Густав Юнг, романтики выходят на все эти темы – Двойника, Тени, бессознательного, хотя слово они это не используют. В общем, вот эта теневая, ночная сторона культуры крайне важна для романтиков.
Что еще очень важно? При всем своем крайнем индивидуализме, подчеркивании самоценности личности, романтики пытались противопоставить атомизации окружающего мира различные формы совместного действия. Они очень любили придумывать разные языковые игры. Один из путей, по которым они шли, это удвоение слов: «душа души, музыка музыки», с целью вычленить сердцевину вещей, «гераклитовский огонь». Второй характерной для них особенностью языковых игр было придумывание и приделывание ко всему приставки «сим-». «Симпоэзия, симфилософия». Это означает совместность, совместное
Романтики творили кружками, группами. Каждый – личность, только личность интересна! Но они пытались создавать некоторые формы. Симфилософия. Совместное создание поэтических произведений, попытка создать некую коллективность, социальность – не в Букве, а в Духе, не во внешнем, а во внутреннем.
Стоит вернуться к теме, которую я уже ранее обозначил. Романтизм и политика. Романтики были очень разные люди по политическим взглядам. Были консерваторы, были радикалы. Французская революция всех взбудоражила, но потом кого-то испугала. Гельдерлин ужаснулся, какой вокруг пошлый мир, и сошел с ума; он прожил долго, но жил внутри себя, внешний мир не воспринимая, отказываясь с ним встречаться. Клейст от отчаяния покончил с собой. Некоторые романтики ушли в консерватизм и католицизм, например Новалис. Он прожил очень недолго, но в конце жизни обратился к католицизму как к идеализированному Средневековью. Новалис призывал и предрекал приход «Нового Средневековья», потом этот лозунг подхватит Бердяев, и, говоря о нем, мы к этому еще вернемся. Шатобриан был одним из теоретиков консерватизма, как известно. С другой стороны, было много романтиков-революционеров и даже отчасти анархистов. Например, ранний Гельдерлин, Шелли, Торо, в каком-то смысле Байрон. Они проповедовали идею восстания против существующей культуры, цивилизации, общества. Призыв к всеобъемлющему освобождению. Политически романтизм очень разнообразен.
Процитирую вам еще одно четверостишие. Я говорил о тяжбе романтизма с просветителями. Помните слова Паскаля: «Лучшая философия – смеяться над философией»? Уильям Блейк такими строчками разделывается с просветителями:
Это по поводу просветительской культуры, о попытке померить мир своим жалким аршином.
В эпоху господства разума, прогресса, науки, становления буржуазной цивилизации романтизм обратился к человеческой целостности, к тому, что в человеке есть иррационального, антимещанского. Реабилитировал Восток, Средневековье, женщин, детей, ночную сторону жизни, миф, символ, создал массу идей и практик, множество самых разных мыслей и чувств бросил в мир.
Судьба романтиков была трагична. Конечно, романтическая культура не умерла – она продолжилась в символизме, в живописи прерафаэлитов, продолжилась в философии. Как говорить о «философии жизни», об экзистенциализме, о герменевтике без романтизма? Они проваливаются в пустоту. Непонятно, откуда они взялись с их витальностью, с их интуитивностью, с их холизмом. А выросли они из романтической культуры. И спустя 150 лет Хайдеггер обратится к Гельдерлину как к своему вдохновителю. И Ницше будет исходить из Вагнера и его художественных экспериментов как из своего любимого учителя и человека, который пытался вернуть людям трагическое чувство жизни и преобразить мир через искусство.
Почти никто не рассказывает о романтизме в рамках курсов философии, и это очень зря, хоть и очень понятно, потому что есть такие провальные темы, о которых невозможно рассказать хорошо именно по причине их необъятности. Говорить о романтизме столь же важно и интересно, сколь и трудно!
– Смотрите, есть два отношения к миру. Одно отношение – вы смотрите на дерево и думаете: из этого дерева выйдут дрова для костра. Из этой реки можно получить энергию для электростанции и т. д. Вот одно отношение. Послебэконовское «знание – сила!», «природа не храм, а мастерская!» и все такое.
Другое отношение – греческое. Вы смотрите на дерево и понимаете: дерево живое, оно с вами говорит, только сказать словами не может. Да, на этом дереве есть, конечно, своя дриада, которая там живет, просто не высовывается в данный момент, но вы чувствуете ее присутствие. В реке живет нимфа источника. Обычно вы ее не видите, но очевидно, что она здесь есть. Река живая! Вы не стремитесь обладать, господствовать, использовать.
И вы берете и достраиваете этот вид тем, что вписываете храм в эту вершину, перекидываете мостик через эту реку. И образ становится более полным, достигает вербального уровня речи. Довербальный уровень речи дерева, реки, горы благодаря человеку приобретают большую завершенность. То есть вы подходите к ним не как повелитель, хозяин, использователь, а как тот, кто слушает, смотрит и доделывает, достраивает, дозавершает то, что не доделала, не досказала, не договорила природа.
Вот романтики призывают к созерцательности, к вслушиванию и к договариванию. Это очень глубоко. Эту тему в романтизме – дать природе высказаться, художник как продолжатель дела природы, – как и многие другие романтические темы, продолжит Хайдеггер в ХХ веке, когда он будет говорить о «поэтической философии». То есть человек – не хозяин, как скажет Хайдеггер, а «пастух бытия». Он придает слова вещам, он дает словесную оболочку тому, что само довербально, в своей речи.
То есть мир говорит, и важно вслушаться в него и не навязывать ему себя. Наша жизнь – сплошной монолог. Мы насилуем мир, мы все время ему что-то говорим. Мы все его используем, мы лишаем его слова. А романтизм в этом смысле чем-то напоминает восточный подход, тех же даосов, и, конечно, Античность. Говорит, что надо дать вещам высказаться. И наша задача: не все время их перебивать, не все время их использовать, не все время их насиловать.
Я вам сейчас приведу один пример, может быть, станет понятнее ответ на ваш вопрос. Я много лет сотрудничал с такой, может быть, известной вам Энциклопедией для детей издательства «Аванта+». Я написал очень много статей в разные тома. Про культуру, про историю, про философию. И однажды я принес какие-то свои статьи редактору. Статьи, по-моему, по философии. Она одновременно редактировала том «Наши домашние любимцы». И у нее на столе лежала статья. Я прочитал название и чуть не упал в обморок. Знаете, как называлась статья? «Для чего нужна собака». То есть собака, ей не дается право быть просто собакой, лаять, бегать. Она для чего-то изначально нужна. Кому нужна? Человеку! К собаке относятся исключительно как к вещи, к орудию. Собака лишается своей идентичности, своей самости, своей самобытности.
Опять же я не могу не вспомнить Хайдеггера. Если Ницше сказал, что судьба Запада – это нигилизм, «обесценивание всех ценностей», то Хайдеггер пошел дальше. Он задался вопросом: а почему произошло обесценивание? Потому что сначала на все вещи были наклеены ярлыки! Сначала оценка, сначала весь мир был оценен, а потом, естественно, он… обесценился! То есть дайте собаке быть собакой. Дайте горам быть горами. Дайте вещи быть вещью. Дайте дереву быть деревом.
Это не значит, что вы сами самоуничтожаетесь. Значит, что вы на секундочку останавливаетесь, оглядываетесь, вслушиваетесь, а потом вы вписываете храм в ландшафт, как греки. Перекидываете мостик через поток. Пишете стихотворение, в котором ветер высказался через вас еще и в словесной форме. Дерево высказалось еще и в форме музыки, симфонии и т. д. То есть человек не над природой, не повелитель ее, не хищник, не разоритель, а тот, в ком природа обретает еще один свой рупор, еще один свой язык. То есть созерцатель, художник, продолжатель ее великого и неустанного творческого дела. Вот это очень важный момент. Повторяю, не говорить все время самому, не совершать насилие, не потребительски относиться к миру, не субъект-объектно и монологично, а созерцательно, эстетически, уважительно. И тогда, может быть, ты услышишь несловесные формы выражения речи мира. И сможешь им придать форму стихов, музыки, картин, еще чего-то.
Я не знаю, ответил ли я на ваш вопрос. Я попытался как-то это сделать. Вот о чем романтизм. То есть это – установка, принципиально противоположная всему тому, что господствует в наше последнее столетие, начиная с середины XVII века, в европейской культуре.
ebooksa