Михал пришел в Кремль задумчивый, настроенный на высокие мысли. Даже воздух — чистый, ясный — показался ему необычным.
В Центральном парке велись работы — выкапывали ели и туи, расширяли старые дорожки, прокладывали новые. На грузовиках, в инее, будто охваченные белым пламенем, стояли красавицы яблони. Цепкий кран приподнимал их и бережно опускал в подготовленные ямы.
И оттого, что исчезла зеленая стена туй, а там и тут вырастали яблони, становилось просторней, светлей. Парк словно веселея.
«И здесь перемены,— отметил себе Михал.— Прежние дорожки, видно, тесны уже…»
Пожилые люди обычно неохотно прощаются с привычным, с тем, что устанавливалось годами на их глазах. Но такого ощущения у Михала не было. Наоборот, с сознанием какого-то обновления вошел он в Большой Кремлевский дворец, отыскал свою делегацию и стал терпеливо ждать, разглядывая знакомый — хотя он никогда здесь и не был — зал заседаний, знакомую трибуну, стол президиума, ложи, скульптуру Ленина в нише.
Вместе с этим в нем пробудилось чувство своего несовершенства, неудовлетворенности собой. Нет, Михалу не в чем особо было каяться или упрекать себя, но ему вдруг захотелось стать лучше, таким же чистым и ясным, как этот зал, таким же сдержанным и требовательным к себе, какими казались люди вокруг. Съезд — это вершина, а за перевалом — новая жизнь. И вступать в нее нужно иным, чем ты есть,— лучшим.
— Может быть, покурим? Время еще есть,— предложил Ковалевский с таким видом, словно хотел что-то сообщить Михалу.
Но курить не тянуло. Приятно было сидеть, осматривать зал, делегатов и думать.
Ковалевский понимающе засмеялся.
— Взвешиваешь? Приглядываешься? Не верится, что дома и ты хозяин? Верь, Михале, верь. Тут все дома и все равны. Старший один — съезд.
— Вот так бы и в жизни, товарищ Ковалевский.
— Будет и в жизни…
В гостиницу Михал вернулся полный впечатлений и ощущения своей нужности, причастности к большому. Из головы не выходило торжественное открытие съезда, доклад секретаря ЦК.
Страна идет к коммунизму. Набирает разгон. Сейчас ей многое по плечу. И, значит, к завтрашнему дню нужно готовить себя и других. Как? И что, вообще, это значит? Ну, конечно, работать лучше, с всегдашним хозяйским прицелом. Знать свое место среди других. Но ведь этого мало. Придется всё обмозговать заново, серьезнее, чем прежде. Подумать, как самому стать добрее к другим и строже к себе. Человек занимает на земле почетное место и обязан быть достойным его. Ему положено быть таким красивым и богатым, чтобы в нем, как в зеркале, отражались красота и богатство мира. А главное, чтобы он ощущал глубокую связь между своими каждодневными усилиями и конечным итогом своего бытия. А как ты достигнешь этого? Не совершенствуя себя, не достигнешь…
За окнами в мерцающих огнях шумела Москва. Ее не стихающий шум заставлял Михала думать, думать и снова снова проверять себя. Потянуло к Ковалевскому — поговорить, послушать его. Михал подошел к телефону и набрал нужный номер. «Спрошу, не собирается ли опять пройтись»,— придумал он, но трубку никто не поднимал: видно, Ковалевского в номере не было. И, уже не имея сил оставаться одному, Михал быстро оделся. Однако, когда подошел к дверям, столкнулся с Ковалевским.
С таинственной и чуть торжественной миной на лице тот, не останавливаясь, разминулся с ним в тамбуре и шагнул в комнату.
— Иди-ка сюда,— покликал он, доставая из кармана сложенную бумажку.
— Новость какая? — почему-то заволновался Михал.
— Да. Телеграмма. Тебя не нашли и передали мне. Пляши.
— Из Минска?
ebooksa