6
Прошлое живет в человеке. Потому фольклор — не только мечты людей, их персонифицированное представление о жизни, но и их воспоминания. И начинается он у домашнего очага. И понятен он поначалу лишь в кругу близких.
В каждой семье есть свои излюбленные шутки, смешные истории, побасенки. Их охотно повторяют, и они каждый раз вызывают либо слезы, либо хохот. Постороннему все это даже может казаться не слишком занятным, но среди своих оно вызывает восхищение и считается полным глубокого смысла и остроумия.
Что говорит постороннему человеку, например, такое: «Дед, я удила принесла…» — «Молодчина! Повесь на гвоздик».— «Дед, а уздечка у меня сгорела».— «Что-что, так твою маковку? У-у, Данька лупоглазая! Я, может, тебе не батька, не дядька, а дед!» Или: «Хочешь, Аринка, есть? — И сразу же, не дав ответить: — Нет? Ну так поставь в шкафчик». Пожалуй, почти ничего не говорит.
А вот у Шарупичей, вспоминая это, всегда покатывались со смеху. Хохотали потому, что наслушались про Арининого деда-скупца — «землю ненасытную», потому, что хорошо представляли давнишнюю Арину, которая и теперь во многом оставалась наивной. Да, в этой истории с уздечкой или в хитрости деда, который жалел дать внучке поесть, заключалось и прошлое Шарупичей.
Хозяйство дед имел бедное, отделять Арининого отца было не с чем. Жили вместе — в бедности, в недостатке.
А тут вдруг еще беда — заснула девочка в ночном у костра, и сгорела уздечка, остались одни удила. Дед озлился. Еще бы! Попал в дурни, да и уздечка не хаханьки. Где найдешь слова, чтобы высказать негодование? И он нашел. Данька — девичье прозвище Арининой матери. Обругав ее: «Данька лупоглазая»! — дед как бы отлучал девчонку, причинившую такой убыток, от своего рода. Она не дочка его сына, а Данька! Но и этого ему сдалось мало. Пускай виновница не надеется на прощение. Он ей, кроме всего, третья вода на киселе — не батька, не дядька, а дед. Держись!.. Ну, как было не смеяться Шарупичам?
Прошлое жило и в песнях. Их Арина знала много и часто любила петь. Правда, после рождения Лёди голос ее потерял прежнюю силу и чистоту. Но она пела и теперь, оставаясь одна или когда одолевала печаль. Большинство песен было старых, мало кому известных. Задушевные, простые, они напоминали жалобы и очень трогали Лёдю.
Слушая, как поет мать, она словно вбирала в себя свое прошлое, и оно как-то сильнее связывало Лёдю с матерью, со всем, что окружало ее. Более дорогими становились ясное небо, чистое поле, весна-красна, синий лес. Иначе начинало звучать родное слово.
Замечала ли это Арина? Пожалуй, нет. И все-таки свободной сумеречной порой учила Лёдю старым песням. Они садились рядышком и пели, как подружки.
Сегодня Арина с Лёдей снова остались дома вдвоем. Евген поехал в город, в библиотеку, Михал ушел на партийное собрание. За окнами догорала холодная малиновая заря.
— Завтра ветрено будет,— глянула в окно Арина и накинула на плечи платок.
— Кто его знает,— думая, что мать спрашивает ее про это, ответила Лёдя.— Спойте что-нибудь, мама…
Безучастность дочери прошла мимо Арины, и она спокойно села на диван.
— Ступай и ты сюда, Ледок.
— Я тут побуду.
Лёдя неслышно — даже не скрипнул паркет — подошла к окну и прислонилась к косяку. На малиновом фоне ее фигура вырисовалась как силуэт. И почему-то отчетливее стало видно, что она что-то сдерживает в себе.
— Не заболела ли ты? — забеспокоилась Арина.
— Нет, мама. Спойте!
Откинув голову и придерживая уголки платка на груди, Арина запела. Сначала тихо, потом громче, проникаясь настроением песни.
ebooksa