— Кому-кому, а Шарупичу это давно ясно. Но не полагай, Михале, что все честные, как ты. Не волнуешься?
— Само собой… Я прежде на планы, как бы тут выразиться, снизу вверх смотрел. Глядел и шапку прицерживал. А так не ахти много увидишь. А этот,— Михал присвистнул,— до сердца дошел. Он у меня вот — перед глазами. Раньше, выполняя планы, подбадривал себя — для страны, мол, для будущего. А этот и для детей и для себя буду выполнять.
— Хороший план,— согласился Ковалевский.— Да вырос он на прежних, брат.
— Понимаю. Но никогда, по-моему, человеку так не желалось увидеть, что завтра будет.
— Каждому, конечно, хочется пожить при коммунизме. Недавно я накоротке в вашем литейном побывал. Там формовщица, такая смугляночка, у вас есть. Кирой, кажется, зовут.
— Кира Варакса,— обрадованно подсказал Михал.— Она в одной бригаде е моей дочерью.
— Так она тоже признавалась, что от каждого нового дня нового чуда ждет. Однако, когда спутник в полторы тонны запустили, не шибко удивилась. Нет, удивилась, конечно, однако уж с оговорками. «Ну, говорит, вышел на орбиту, летает вокруг Земли — правильно, законно, разумеется. Но вот бы на другие планеты попробовать…» Как это назвать?
— Не знаю.
— Убежденностью, видимо.
— И все-таки о себе, о жизни надо больше думать...
С каким-то бережным уважением, что пробудилось в нем, Ковалевский взял Михала под руку, и они, постояв немного, молча пошли назад, но не в гостиницу, а дальше по Охотному ряду.
Человек часто привносит в окружающее свое. Охотный ряд, как показалось Михалу, выглядел празднично: было больше света, не так, как всегда, мчались автомобили, веселее торопились прохожие. В шумном людском потоке дошли до Большого театра и незаметно свернули на Петровку.
Перед общежитием постпредства Михал предложил:
— Может заглянем? Наши обязательно тут есть…
Их встретила незнакомая девушка — по-модному светловолосая, с густо подведенными ресницами и бровями: Александру Гавриловну, как оказалось, проводили уже на пенсию. Но в узком темноватом коридоре по-давешнему гремел телевизор. Ковалевского узнали, окружили. Зажгли свет, будто невесть сколько не были дома, взялись распрашивать, как там в Минске, кто приехал на съезд. И просили, если найдется время, зайти рассказать новости.
На Михала не обращали внимания. И хоть он снова почувствовал себя в своей стихии, неловко было даже интересоваться бывшей заведующей. «Ну что ж, на пенсии так на пенсии. Время и соломушку ломит»,— думал он, но ощущение утраты все же жило в нем.
2
Когда эти мысли явились к Михалу? Наверное, давно. Пожалуй, как стремление они жили в нем всегда: и до войны, и во время нее, и позже — человек призван для большого. Он все обязан делать досконально и в полную меру своих сил. Он должен стараться и сам быть совершенным. Вот чем сознательно или несознательно руководствовался в жизни Михал.
Однако как убеждение это окрепло в нем только в последние годы. Когда? В связи с чем? Не Лёдины ли злоключения были причиной? Не тот ли разговор, который услышал Михал, застав у себя дома бригаду Прокопа?
А может, и сама жизнь, что забурлила, как в половодье, заставила призадуматься? Или будущее, что вдруг ворвалось в его жизнь и приобрело черты реального? Знаете, как это бывает в кино? То, что едва виднеется вдалеке, вдруг быстро несется прямо на вас и, вырастая мгновенно, раскрывается картиной.
ebooksa