То, чему невольно Михал оказался свидетелем, возмутило до глубины души, тем более, что нечто похожее он наблюдал на участках и в отделениях.
— Зачем говоришь неправду, Никита Никитич? — сказал он.— Что если взять да подсчитать, в какую копеечку такая расхлябанность нашей стране влетает? Даже диву даешься, как это еще мы богатеть умудряемся.
Кашин встрепенулся, хотел промолчать, но не справился с собой.
— А ты думаешь, кому бы легче было, если б я в правде признался? Тебе шумиха потребна? Ее, будь уверен, подняли бы враз. Неужто ты веришь, что в цехе шасси и вправду нет ни одной чаши? Пусть они это кому другому говорят.
— А что, если нет?
Уловив в тоне и словах Михала решимость, Кашин сердито схватил телефонную трубку.
— Аня! Шубина! Шубин? Отправил? Нет? Кто там у тебя обтачивает их? Какой разряд у него? Шестой? Ну так завтра пятый будет. А если не хочет, пусть в обеденный перерыв работает. И сам стой рядом с ним, пока не отправишь. Понятно? Действуй!
— Давай спустимся в термообрубный,— предложил Михал.— Заодно насчет картеров поговорим.
Кашину захотелось спросить — так, невинно: «А тебе, собственно, зачем идти? Депутатский значок показать? Нет, уж лучше мы сами все уладим. Знаю я эти буксиры, и как козыряют ими после»,— но сказал немного иначе:
— Ей-богу, не могу сейчас, Михале. Вот составлю ведомостичку, тогда спущусь.
Михал тяжело шагнул к столу. Почему-то окончательно поверил: «Он! И с Дорой Дмитриевной только он!»
— Слушай, Никита Никитич,— произнес Михал глухо.— Давай договоримся без обиняков. Честь завода мне дорога. А нравится это кому или нет — десятое дело.
— Ну что ж, добро…
— И если желаешь, давай этот вопрос тоже поднимем на партсобрании. Я против ничего не имею.
Михал шагнул к двери и, остановившись на пороге, стал ждать.
Вылез из-за стола и Кашин. Напоминание о собрании охладило его: делать из Михала Шарупича сызнова рассерженного врага, давать ему лишний козырь теперь было вовсе некстати.
— Ладно, пойдем, раз уж так не терпится самому решать вопросы. Я тоже за коллективное руководство,— сдержанно и веско сказал он.— Только условимся, что и как будем говорить там.
— На месте видней будет,— и на этот раз не согласился Михал.— Выясним, в чем дело, тогда и условимся.
Он дождался, пока Кашин собрался, потом вышел из кабинета и молча двинулся длинным темноватым коридором, на потолке которого и днем горели лампочки. Шагал грузно, но решительно, как человек, которому предстояло преодолеть самое трудное.
5