Весенние ливни

— Это очень, очень важно, Веруся,— немного успокоенный натуральным течением жизни, веселел Сосновский.— Самый лучший врач тот, который лечит, когда больной поправляется… А ты поправляешься. И посмотри на улицу. Ехал сейчас по городу — любота! Прижились, Веруся, голуби. Возле гостиницы «Беларусь» — целая стая! На Центральной площади подсыхает брусчатка. Точно как самотканая скатерть. А на ней голуби. Ручные, доверчивые. Ходят, клюют. Взлетят стайкой, снова сядут. Молодцом, что разводят их. У нас на автозаводе тоже не мешало бы…

Да, в город пришла весна.

2

Перед Первым мая Сосновский решил взять с собою и Юрия.

Поднимались они по больничной лестнице медленно, точно должны были идти вот так долго-долго. В вестибюле третьего этажа Юрий, навещавший мать впервые, с тревожным любопытством огляделся: было уютно, бело. Пальмы, кресла в чехлах, круглые столики, картины на стенах, шелковые гардины. Что это больница, напоминал лишь длинный коридор с шеренгой белых дверей да тягучая тишина и запах лекарств. Больных не было видно. Только за круглым столиком с газетой в руках сидел строгий мужчина в серой пижаме — вовсе не похожий на больного. По коридору удалялась женщина в белом халате. В конце коридора было большое окно, и на его фоне фигура женщины показалась Юрию голубой, призрачной.

— Ты возьми это,— передал ему букетик сна борового Сосновский.— Матери будет приятно.

Смутно понимая, что сказал отчим, Юрий взял цветы и покорно пошел за ним. Халат Максиму Степановичу был мал, рукава коротки, и это делало его смешным.

— Разве это халат? — почему-то обратил на него внимание Юрий, думая о встрече е матерью.

— Не могли дать лучшего,— возмутился Сосновский.

— А вы снимите его и накиньте на плечи.

Смущенные, они вошли в палату.

Страшно худая, постаревшая, без кровинки в лице, Вера лежала у окна слева. Юрий едва узнал мать и, растерянный, удрученный, положил букетик на тумбочку возле ее кровати.

— Не целуй только в губы,— слабым голосом предупредила она и ткнула пальцем в щеку — куда целовать.

Юрий прикоснулся сухими губами к месту, на которое она показала.

Не осмеливаясь смотреть на мать, не зная, о чем говорить с ней, он стал пялить глаза в окно, но не в то, которое было рядом с кроватью, а в коридорное — дверь палаты осталась открытой.

По крыше соседнего корпуса пробирался кот. Заметив его, галки, сидевшие на балюстраде, поднялись, сделали круг и, нахохленные, сели на антенну. Однако самые любопытные не успокоились. Снова вернулись на балюстраду и то прохаживались по ней, то, свесив головы, следили за котом, то, атакуя, налетали на него. Воробьи же, отлетев подальше, как ни в чем не бывало, с прежней озабоченностью принялись эа какие-то свои дела.

— Что нового у тебя, Юрок? — спросила Вера.

Он видел, как изменилась мать, но и теперь не мог поверить, что все это серьезно и с нею может случиться более страшное. Вернее, чтобы не думать об этом, он отгонял пугающие мысли. А понимая — необходимо сочувствовать матери, поддерживать ее,— не слишком принимал случившееся к сердцу и даже чуть заскучал, сидя эдесь.

— Ничего, мам,— нехотя ответил он и снова посмотрел в окно.