— Я ведь все равно там пропаду, тетушка, — справедливо заметил Виктор. — Тебе ведь без разницы…
— Как пожелаешь, — со злостью сказала Мегана. — Она не здесь. Третий этаж не-Крик-Холла. Дверь, которой раньше не было, и… И где тебя носит, позволь спросить?
Последнее уже относилось не к Виктору. В коридор поднялась Мими. Кузина выглядела больной и чрезвычайно измотанной. Она негодующе покосилась на мать, а на Виктора — с ненавистью и презрением. Но, учитывая ее состояние, косилась она максимум недовольно.
— Я п-подхватила п-простуду, мама, — прохрипела Мими, поправляя толстый шерстяной шарф, в который была замотана с ног до головы, будто куколка бабочки в кокон. — Горло болит… уши болят, нос болит, все болит…
— Где ты была? — с безразличием к недугу дочери спросила Мегана. — Ты ведь знала, что я тебя ищу!
— Я помогала мистеру Греггсону. Ну, ты знаешь, такой ф-франт в п-полосатом костюме… кхе-кхе…
— Что?! Греггсон? Какого черта ты ему помогала? Что еще за новости?
— Ну-у-у… не кричи на меня… — заныла Мими. — Папа велел мне помочь м-мистеру Г-греггсону с меню. У него особые предпочтения и…
— Я все знаю о его чертовых предпочтениях! — прорычала Мегана. — Папа, значит, сказал?! Мы еще с твоим отцом поговорим об этом, уж поверь мне. И только попробуй еще раз приблизиться к Греггсону, поняла? А сейчас за мной! Скоро праздничный ужин. Тетушка Корделия велела накрывать на стол.
Не говоря больше ни слова, Мегана развернулась и пошагала вниз по лестнице. Мими поплелась следом, и Виктор снова остался один.
Корделия Кэндл застыла на пороге, пораженная открывшимся ей зрелищем. Всего какое-то мгновение назад, поворачивая ручку двери и входя в комнату младшей дочери, она собиралась что-то сказать и что-то сделать, но сейчас… да, она забыла, что хотела, и просто утратила дар речи.
Спальня малышки Марго, всегда такая чистенькая и прибранная, украшенная миленьким кружевом, со множеством фарфоровых кукол, стоящих на специальных полках вдоль стен, сейчас превратилась в нечто совершенно невообразимое.
Чайный сервиз, от которого еще поднимался пар, идиллически разместился на столике, словно на какой-нибудь пасторальной картине. На этом идиллия заканчивалась. Крем на пирожных стал алым от кровавых брызг. Вся комната была в крови: детская кроватка Марго, стены, увешанные рисунками девочки и милыми картинами с овечками и зайчиками в овальных рамах, узорчатые коврики, ящики с игрушками. На стульях вокруг стола сидели три грузных женских тела в вечерних платьях, напоминающие набитые соломой чехлы для мебели. У тел отсутствовали головы и руки.
Дочь стояла посреди комнаты и глядела на мать невинно-невинно. При этом во всем ее облике проскальзывало нечто пугающее, ненормальное… нечто чудовищное.
— И что ты станешь с этим делать, мамочка? — ядовито-приторным голоском спросила Марго.
— Что ты натворила? — в ярости прошептала Корделия, поспешно закрывая дверь.
— Я просто не могла больше их слушать… — Марго скривила личико. — «Ля-ля-ля», «тра-ля-ля».
— Это ведь не повод их убивать!
— Когда твой ребенок рождается мертвым, это ведь не повод искать замену или, вернее…
— Не смей меня так называть, — прошипела Корделия. — И упрекать тоже. С чего мне было предположить, что…