Раньше единственным, кто абсолютно точно был здесь реальным, помимо него самого и кота, был Джозеф. Но Джозефа больше нет. Его убило чудовище в облике хрупкой женщины. Гарри лично запер чердак, и все то время, что Джозеф был там, он прятался за дверью. Джозеф орал и бился в дверь, но не мог открыть ее — на этот раз у него не было ключа. Он рылся в карманах и не понимал, куда тот делся, ведь он же сам совсем недавно открывал чердак, чтобы забрать зеркало Корделии.
— Гарри, выпусти меня! — кричал Джозеф, и даже из-за двери Гарри чувствовал, как тот напуган.
— Почему я должен это делать? — спросил Гарри.
— Она же убьет меня! — взмолился Джозеф. — Она здесь, рядом!
— Я знаю, — ответил Гарри. — Вы ведь с Корделией планировали, что на твоем месте окажусь я. Оставайся там, — безжалостно добавил он. — Это твоя расплата, Джозеф.
— Что?! — закричал Джозеф с новой силой. — Нет! Не делай этого! Прошу тебя! Не делай!
Гарри сжал кулаки, его лоб покрылся испариной. Ключ от чердака жег ему ладонь. Он вдруг почувствовал, что просто не может так поступить с братом, каким бы тот ни был человеком и что бы тот ни сделал. Он решил, что выпустит Джозефа, а потом убежит.
Дрожащими пальцами Гарри засунул ключ в замочную скважину и приготовился его повернуть, но Джозеф сам решил свою судьбу:
— Ну тогда знай! — злобно прошипел он. — Мы планировали избавиться от тебя в любом случае, жалкий ты червяк! Сразу после того, как избавились бы от твоего никчемного Виктора!
Гарри выдернул ключ из замочной скважины.
— Ты думаешь, что я один заперт?! — орал Джозеф и бил кулаками в дверь. — Ты никогда отсюда не выберешься! Никогда, слышишь?!
А потом раздался ужасный хруст, и Гарри понял, что брат мертв. Далее последовали звон стекла и звуки ударов, как будто кто-то стучал кулаками по зеркалу.
Гарри поспешил поскорее убраться подальше от чердака и направился к комнате Скарлетт: еще несколько часов назад он нашел ее послание — она сказала, что будет ждать его там, где море. И она ждала… Каков же был ужас Гарри, когда он увидел ее. И в то же мгновение все утратило свой смысл, решимость растаяла. Осталось лишь вселенское уныние, поглотившее его, как одна из волн этого штормового моря за окном.
Зазеркалье — ужасное место. За каждым углом — тупик, за каждыми дверями — безысходность. Оно лживо, оно играет с человеком, с его страхами и надеждами, оставляя ему лишь горечь всякий раз, когда очередной мираж или искусная иллюзия распадаются на части, стоит протянуть к ним руку. Множество раз Гарри уже, казалось, обнаруживал выход, где-то вдали порою мерцал едва различимый свет из того, настоящего мира, но, как только он подходил ближе, выяснялось, что это всего лишь игра теней.
Порой Гарри встречал в доме своих родственников и детей: от одних он прятался, за другими — гнался, пытаясь обратить на себя внимание. Кто-то ускользал от него, но кого-то он настигал. Гарри касался плеча, но человек оборачивался, и оказывалось, что вместо лица у него клуб дыма — чертово отражение, всего лишь чертово отражение. Всякий раз Гарри обещал себе, что прекратит бессмысленные погони, говорил себе, что с него хватит пустых надежд, но…
Гарри был замурован и прекрасно понимал это. Он проклинал тех, кто запер его здесь наедине с собой и безликими тварями зазеркалья. Как проклинал и тех, кто вселял в него надежду всякий раз, как чертовы иллюзии проходили мимо по коридору, или усаживались в кресло, или заглядывали в комнату.
Последним подобным лживым миражом было появление здесь Виктора. В какой-то момент Гарри вдруг показалось, будто он слышит голос сына. Позабыв о том, что это, скорее всего, очередной морок, он с новой надеждой бросился вон из комнаты. В коридоре, как нетрудно догадаться, никого не было.
Виктор… Гарри так и не увидел сына и об этом жалел сильнее всего. Он лишь отчаянно надеялся, что тот справится со всеми напастями: если парню один раз удалось вырваться из сетей Корделии, удастся и во второй.
Гарри глядел в окно на шторм.
— Это очередной билет на поезд, Коннелли, — сказал он, обращаясь то ли к коту, то ли к самому себе. — Билет на поезд, который должен увезти меня из этого проклятого места. Кажется, мне пора, да?