Пламя моей души

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что я?

— Целовал меня зачем? Там, на капище, — аж качнуло землю под ногами его нарочитое недоумение. — Думаешь, забыла?

И так хотелось ответ честный услышать. Открытый — хоть раз. Ведь первое, что она вспомнила, как очнулась вчера — это ощущение его губ на своих, будто вплавилось оно в кожу. Ни разу она такого не проживала, хоть и целовали её, конечно, не раз волею судьбы разные мужчины. Да тут всё по-другому было. Страшно — потому как она и умереть была готова в тот миг. Лишь бы так.

— Мне показалось, что это было нужно. Тебе. И мне тоже.

Леден смотрел сверху вниз, хмуря брови, и по лицу его первый раз блуждала гримаса мучения. Словно всё, что творилось сейчас в мыслях, терзало его очень долго. Елица стояла перед ним, теребя пуговицу на вороте, дыхание сбилось давно — не от обиды на резкость его или слова почти безразличные — а от волнения. И желания непреодолимого немедленно сделать шаг к нему. Хоть полшага — и будь, что будет. Но она не успела — княжич качнулся навстречу первым. Склонил голову — и губы его, прохладные, словно после купания в реке, разомкнули губы Елицы, мягко, но и уверенно тоже. И она не стала противиться. Придвинулась ближе, провела пальцами по тыльным сторонам ладоней его, широких, привыкших к оружию. И захотелось так вдруг ощутить их на спине, на бёдрах, чтобы сжимали крепко, стискивали жадно. Леден обхватил её кольцом рук, притиснув к себе. Напором горячим прошёлся к плечам, чудом минуя перевязанный порез. Дыханием — по скуле и подбородку, едва касаясь кожи. Так, что внутри всё затомилось, словно в котле накрытом. Елица обвила его шею руками, мягко надавливая кончиками пальцев на кожу и не решаясь ещё скользнуть под ворот. А Леден вновь поцеловал её, лаская языком, проникая всё глубже, всё яростнее. А после вдруг прянул назад, выпуская из объятий.

Елица так и замерла на миг, ещё не открыв глаз, ещё чувствуя всего его под ладонями. Вкус его губ и то, как вздымается грудь широкая, прижимаясь к ней. Она разомкнула веки: Леден стоял, отвернувшись, приложив ладонь ко лбу.

— Мне тоже непросто, Еля. Но я не хочу. Чтобы тебе было плохо, — проговорил глухо. — А так будет. Рано или поздно. Как вчера случилось.

Он провёл рукой по лицу. Словно морок сбрасывал. Да и Елице сейчас казалось, что волшба на ней, чары неведомые, от которых и хорошо несказанно, и худо так, что хочется в траву упасть, свернуться клубком и лежать, не шевелясь, перекатывая по телу тупую боль — от понимания смутного, что он прав. Близость их, точно лоза колючая — и обвивает крепко, и ранит. А коли волю ей дать, так может настать тот миг, что задушит совсем.

Елица всё ж подошла снова и просто ткнулась лицом Ледену между лопаток, вдыхая запах его терпкий. Скомкала рубаху на боку, вцепившись всей силой. И обнять хотела, и не решалась, боясь обжечься о лёд — такое тоже бывает.

— Что происходит с нами, Леден? Что делать теперь?

Он поймал её руку, стоило только шевельнуться, сжал пальцами, не убирая пока.

— Не нужно, Еля. Навсегда, видно, я в связи с Мораной… Мне подальше от тебя держаться надо.

Она отшатнулась прочь, словно копотью едкой давясь, что грудь заполнила. Точно земля под ногами зашаталась, хлынула по щиколоткам речная прохлада. А может — холод Ледена — пробираясь под подол, скользя по коленям, бёдрам, продирая ознобом. Он только что обнимал её так, будто никто другой ему не был нужен, охваченный их общим влечением, страшным, жарким, опаляющим. И она поверила на этот короткий миг, что сумела-таки пробиться сквозь эту корку застарелого льда. Но нет.

Леден обернулся.

— Тебя ничто не изменит, — Елица покачала головой. — Морана говорила мне…

— Еля… — княжич шагнул к ней, желая, видно, оправдаться. — Послушай.

Она только рукой махнула, останавливая всё то, что он ещё хотел сказать. Зашагала быстро по тропинке, которая перед глазами расплывалась, чудом только не спотыкаясь о корни коварные, торчащие из земли. И словно плясала кругом роща осиновая; то надвигались со всех сторон древние стражи, грозя раздавить, то разбегались в стороны... И в груди что-то словно сыпалось песком, душило, наполняя до горла самого.

Она почти выбежала на поляну перед домом. Едва увидела княжича и отроков во дворе, которые тихо и говорили о чём-то — пронеслась мимо них. Догнал только в спину оклик короткий Чаяна:

— Елица!

И снова лес обхватил зелёным коконом, укрыл, спрятал ото всех. Всю душу ей изодрали, сама изодрала не меньше, метясь между тем, чего хочется больше всего и тем, как поступить должно. А как нащупала вдруг важное, кажется — получила тут же оплеуху тяжёлую — не зевай! Помни, что отец тебе в наследство оставил. И брат. И, коль не решишь дело это, жизни спокойной не будет до самой смерти.