Пламя моей души

Она пошла дальше, едва переставляя ноги. Эрвар остался на месте стоять, и шагу больше за ней не сделал, хоть и ждала она, что попытается остановить, а то и передумает сразу, ощутив, как отдаляется она.

А к вечеру, будто пеленой туманной по небу, что надвигается неотвратимо с дальнего окоёма, начала наваливаться на Зимаву тщетность уже знакомая, горькая. Разлилась по нёбу жжением, заставляя дыхание застревать в горле. То накрывала уверенность твёрдая, что с Елицей надобно справиться, не допустить её сюда возвращения, то откатывала трусливо: как совладать с заковыкой этой самой? И надо ли?

Струилась в окно прохлада тихого летнего вечера, скользила по лицу, но не освежала ничуть раскалившейся от дум тяжких головы. И мысли все в ней словно плавились с каждым мигом сильнее, растекались неразборчивыми лужицами и перемешивались, превращаясь в удивительный и жуткий вздор.

Она только краем глаза увидела, как мелькнула высокая тень рядом с ней. Остановилась, нависла тяжко.

— Зачем пришёл? — буркнула, не оборачиваясь. — Отказал ведь мне. Не хочешь послужить ещё раз, хоть и не брезговал мараться раньше.

Широкая ладонь легла ей на плечо, сдавила слегка.

— Перестань глупости опасные мыслить, Зимава, — камнем упал низкий голос Эрвара. — Не поможет это уже никому. И тебе не поможет. Ладно я, воин, наёмник. У меня руки в крови по локоть. А тебе зачем эту тяжесть на душу брать?

Она встала резко, повернулась к нему, чтобы взглянуть в безжалостные глаза его. Не жаль ему Радана — ведь не его ребёнок. Зато Елицу жаль. Но оказалось, что на лице варяга лежала теперь печать тревоги мрачной. Да только поздно он спохватился — о душе её думать, заботиться.

И казался Эрвар в этот миг таким знакомым — и другим как будто. Точно и его события последние на клочки раздербанили. И глаза его, глубокие, синие, таили теперь усталость, какой раньше в них не было.

Зимава подалась вперёд, обняла его за шею крепко и впилась губами в его губы, всегда сурово сжатые. И они встретили вдруг мягкостью и теплом, раскрылись в ответ. Сковали крепкие объятия поперёк талии, скользнули руки уверенные, надёжные по спине вверх.

— Остановись, Зимава, пока не поздно, — успел шепнуть он между жадными, один беспощаднее другого поцелуями. — Обратного пути не будет.

И тут же ртом её завладел снова, не дав одуматься и что-то ответить. Она наощупь расстегнула пояс его с оружием, дала ему упасть на пол с грохотом. Задрала рубаху — и за гашник принялась. Эрвар поймал её руки, остановил и посмотрел в глаза серьёзно.

— Не желала ведь меня раньше.

— Теперь желаю, — она вырвалась и принялась распускать завязку снова.

Сунула руку в штаны и провела ладонью по твёрдеющей плоти его, не отводя взгляда, что туманился, подёргивался пеленой вожделения всё сильнее. Она ласкала его неистово, исступленно чувствуя жажду его и наполняясь ею тоже. Скользила пальцами, сжимала. Тянулась к губам его, словно к источнику пьяному, ледяному. Другой рукой расстегнула ворот свой, распахнула, оголяя грудь, и, схватив варяга за руку, приложила к ней, заставила стиснуть. Часто и глубоко задышал Эрвар, словно вулкан у него в груди проснулся. Он схватил Зимаву едва не в охапку и потащил к лавке. Она рухнула на ложе, чувствуя, как на ходу стаскивает с неё варяг одежду. Полетела прочь понёва, за ней рубаха ненужная. Звякнули бусы тихо, разорвавшись от неосторожного движения — и заскакали стекляшки да камешки мелкие по полу. Попали под спину, перекатываясь под ней колко. Вторглись твёрдые горячие пальцы между ног, скользнули вкруг влажного, саднящего лона.

— Желаешь, значит, всё же, — рыкнул варяг.

И накрыл губы своими, ворвался языком, сминая теперь Зимаву со всей страстью, которую раньше внутри хранил. На миг оторвавшись, скинул и свою рубаху, давая насладиться видом воинского, отмеченного многими битвами тела. Он обхватил бёдра Зимавы и подтянул её к себе, приподнял чуть — и вошёл резко, вырвав из груди стон. Легли увесистые ладони на грудь, сминая, дразня пальцами окружия сосков. Он смотрел на неё, любуясь открыто, касался везде, где мог в тот миг, как брал её. А после запустил обе пятерни в разметавшиеся вокруг головы волосы, сгрёб горстями, приблизив лицо и всматриваясь в самую глубину глаз.

— Моя, Зимава. Всегда моя была. Да только не знала этого.

— Твоя, — согласилась она, уже неспособная вызвать в голове ни одной разумной мысли.

По телу будто горячие потоки носились, неистово грохотало сердце, словно выстукивая его имя. Зимава водила ладонями по груди Эрвара и плечам, впиваясь пальцами, оставляя на коже его белые полосы от ногтей. Она хотела бы разорвать на клочки его сейчас, чтобы не чувствовать такой страшной похоти, которая пожирала её. И хотела раствориться в нём. Чтобы не быть больше никогда без него.