Дамы тайного цирка

– Un peu[15], – сказал Барроу и свёл пальцы вместе.

– Мы великие лжецы, – согласился Гастон.

Прекращая светскую беседу, Барроу потёр руки. Его рабочий стол был в беспорядке, и он начал прибираться.

– Я всю неделю ждал, когда увижу эту картину. – Он взглянул на посетителей с явным разочарованием, не видя ничего, кроме багажа. – Вы принесли её?

Гастон поднял чемодан на стол и расстегнул. Он снял часть упаковки, вытянул картину и предъявил её Барроу, как запелёнутого новорождённого.

Барроу надел перчатки и начал тщательно разворачивать каждый слой. Лара наклонилась над портретом. Казалось, если закрыть глаза, можно услышать перешёптывания и бормотания зрителей, пока конь скачет галопом по арене. Изысканные наряды посетителей служили напоминанием, что цирк в Париже в ту эпоху отличался от своих американских ярмарочных кузин, таких как Марго или даже Риволи. Здесь женщины носили жемчуга и меха. Цирки во Франции считались искусством, и относились к ним соответствующе. Ночное представление в цирке, хоть и менее престижное, чем поход в оперу, всё ещё считалось способом роскошно провести вечер в городе.

– Ты превосходно снял раму, Гастон, отличная работа, – похвалил друга Барроу и аккуратно взял картину в руки.

– Она была более поздняя, – ответил Гастон. – Вероятнее всего, 1940-х годов. Чудовищная подделка.

– Ещё и уродливая, – добавила Лара.

Барроу развернулся к другому столу с лампой, обогнув стоящую на полу стопку книг по искусству. Он вытащил лупу и начал тщательно изучать картину, пристально рассматривая каждый краешек и корректируя местный свет. Лара затаила дыхание. Если он не считает, что это настоящий Жиру, то всё её парижское приключение закончится спустя всего лишь полчаса от начала. Лара моргнула, стараясь держать глаза открытыми – веки отяжелели после перелёта. С момента, как Барроу подошёл к столу и включил свет, в помещении стало тихо.

Лара задумалась, не стоило ли им отложить дела с картиной на завтра, позволив себе денёк отдыха. А они вместо этого вцепились в мифическую идею, что могут быть владельцами знаменитого пропавшего шедевра.

В углу стояла коробка с книгами в твёрдом переплёте. Лара взяла самую верхнюю – «Эмиль Жиру: взгляд» авторства Эдварда Бингемптона Барроу. Когда Лара изучала музыку в колледже, она немного занималась историей искусств. Но не смогла припомнить ни одной работы Жиру, пока о нём не заговорил Гастон. Потом она заметила «Вампира». Любой студент художественной специальности в мире узнал бы «Вампира».

Она пролистала книгу: фотографии работ Жиру наглядно демонстрировали смену стилей художника. Его ранние картины сразу после школы были выполнены в классической академической манере. Затем Жиру стал тяготеть к более примитивным рисункам: удлинённые ноги, вытянутые головы. Его работы были яркими и насыщенными, цвета буквально бросались в глаза – но Ларе они показались менее интересными, чем те, в начале. Она продолжала листать страницы: Жиру перешёл к попытке кубизма. В этом, по мнению Лары, он преуспел. Портреты его кисти были сильно искажёнными, утрированными, в то же время сохраняя идеальную перспективу. Основные объекты изображались крупным планом, но в тёмных участках лиц внезапно возникали предметы. Под скулой или внутри складки века помещались крошечные рисунки, отображающие момент, время или вещь. Картины были сложными для восприятия, фактурными – но это не влияло на их красоту. Жиру выбирал цвета либо в одной гамме, либо на контрасте. На заключительной вкладке поместили фотографию самого художника – мужчины с яркой внешностью, с длинными каштановыми волосами в таком беспорядке, словно он не потрудился подстричься. У него были большие светлые глаза, поджатые губы и бледная кожа. На фото он сидел на неудобном стуле и сутулился, опершись склонённой головой на руку. Снимок сделал Ман Рэй 8 апреля 1925 года.

Одежда художника, простая, в коричневых тонах, выглядела тёплой и поношенной. Лара представила, каким холодным мог быть для бедного художника апрель в Париже. Её губы приподнялись в улыбке, когда она вспомнила запись Сесиль о том, что все мужчины Монпарнаса носят коричневые пиджаки. Она так точно описала мужчину с этой фотографии, что он как будто бы сошёл со страниц её дневника.

Посмотрев на него, Лара очень захотела, чтобы «Сильви на скакуне» была его творением. Он выглядел мечтателем и романтиком, достойным того, чтобы написать портрет Сесиль. Она принесла с собой дневник, ей трудно было его оставить. Теперь, в Париже, она чувствовала, что его страницы практически ведут её, голос Сесиль взывал к ней. В свободное время она запланировала проследить путь прабабушки: осмотреть кафе Монпарнаса, рынок на рю Муфтар и Булонский лес – места, где останавливалась и жила Сесиль.

Неуклонное тиканье часов было единственным звуком в помещении. У Барроу ушло много времени на изучение подписи ЭЖ, затем он перевернул картину и посмотрел на её задник, провёл рукой по деревянной рамке, придававшей форму холсту. Он наклонил «Сильви на скакуне» под светом, внимательно осматривая каждый дюйм края холста.

Гастон начал насвистывать, и Лара и Барроу оба раздражённо посмотрели на него.

– Итак? – Гастон склонился над столом, присоединяясь к Барроу.

– Ты был прав. Подпись на вид верна, пусть и не в точности, а холст и манера письма – чистый Жиру. Я видел точно такой же холст и краски в каждой из его работ.

– Но? – Лара боялась того, что последует дальше. Было что-то настораживающее в его голосе.