Отец утверждал, что причина была в том, что Ник из-за своей патологической чистоплотности просто смыл с себя весь иммунитет. Или наложился тяжёлый грипп, выкосивший к чёрту остатки всё того же иммунитета. И еще новое средство для обработки рук перед операцией. Или еще что-то… Ник терпел несколько недель. Сначала думал, что ему кажется. Потом надеялся, что пройдёт само. Потом терпеть стало уже невозможно – дождался того, что коросты расползлись по всему телу вплоть до головы. И пришлось всё же сознаться отцу. Тот заставил его раздеться догола, оглядел внимательно и выдал мрачно: «Кретин». После чего схватился за телефон, позвонил какой-то Анне Самуиловне, и в тот же день Ник загремел в «кожвен». К сифилитикам и чесоточникам. «Так тебе и надо», – отрезал отец. К слову сказать, на тот момент Нику уже было всё по барабану. Сильнейшая интоксикация, неделя под капельницей. Голову обрили налысо, кожа с него слезала струпьями неделями, строгая диета, похудел на десять килограммов за месяц. Страшен был тогда – исхудавший, с темными кругами вокруг глаз, лысый, в лохмотьях отмирающей кожи.
– Вот тогда Варвар меня Ящером и окрестила. Сказала, что я – вылитая рептилия.
Люба… нет, она даже не потрясена. Она просто в панике.
– Господи… Варька – изверг!
– Да прямо. – Он показно беззаботно пожал плечами. – Как ты думаешь, кто ко мне всё это время каждый день в больницу мотался? Кормила, развлекала. Не только меня развлекала – очаровала всех местных жертв бледной трепонемы и гонококка.
– Коленька… Слушай, я даже не знала… Даже не предполагала…
– Я просил родителей… не афишировать. Значит, и правда никому не рассказывали, если ты не знаешь. Было бы чем гордиться – месяц провалялся в «кожвене», пусть и с дерматитом. А потом еще полгода ходил исключительно в рубашках с длинными рукавами, в том числе и летом. Но я быстро оклемался, Анна Самуиловна сказала, что легко отделался.
Люба отстраняется и внимательно оглядывает его. Гладкая кожа, никаких не то что шрамов – даже прыщиков или каких-то других следов… Даже не верится.
– На звероящерах всё заживает как на собаках, – он правильно истолковывает ее взгляд. – Я, правда, быстро поправился. Вовремя спохватились. Но с тех пор я Звероящер.
– Я больше никогда так тебя не назову!
– Да всё нормально, я привык. Как напоминание о собственной глупости. Но с той истории мне многое осталось на долгую память. Не только прозвище. Овсянку люто ненавидел первое время, а мне прописали строгую диету. Потом привык. Теперь всегда на завтрак ем, – он усмехнулся. – Но вся косметика… бытовая химия… с этим мне контактировать теперь нельзя. Сразу пятнами и зверски чесаться начинаю. Единственное, чем могу мыться – детское мыло. Ну и тальк – вместо дезодоранта. А я же… Люб…
– Что?
– Я здоровый молодой мужик, – он вздохнул. – Двигаюсь, потею. Люб, если от меня пахнет неприятно, ты скажи, я не обижусь, правда.
– Дурак, – она всхлипнула и снова уткнулась носом ему в шею. – Ты пахнешь ОБАЛДЕННО!
– Угу. Детским мылом.
– Знаешь, я, наверное, извращенка…
– Любопытное заявление.
– Мне ужасно нравится это сочетание – молодого здорового мужика, детского мыла и талька. Очень, – она провела носом по его шее, поцеловала за ухом. – Самое лучшее сочетание.
Он промолчал, лишь сжал ее чуть сильнее.
– Ник…