На заседании Военного совета Западного фронта, проходившем в начале июля (фронтом тогда уже командовал маршал Тимошенко, все еще исполняя обязанности наркома, а также и главнокомандующего войсками западного направления; членом Военного совета фронта был зампред Совнаркома и нарком госконтроля жестокий и истеричный Л. З. Мехлис; участие в заседании принимал также Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов), Михеев, прекрасно понимая «установку», все-таки доложил о том, что Павлов на допросах себя оговаривает. Естественно, что его «демарш» — как иначе можно назвать выступление, противоречащее точке зрения Мехлиса, в ту пору еще пользовавшегося абсолютным доверием Сталина? — никакой пользы Павлову не принес и не мог принести. Комиссар госбезопасности показал себя человеком не только честным, но и безрассудно смелым: Льву Захаровичу Мехлису ничего не стоило доложить, что Михеев «покрывает врага народа». Ну и всё… Вспомним, что из его предшественников на этом посту уцелел только генерал Бочков, не считая умерших своей смертью «титанов» — Ф. Э. Дзержинского и В. Р. Менжинского.
Впрочем, точно сказать, по какой причине Анатолий Николаевич просил направить его на фронт, невозможно, а предположить читатель может и сам.
Комиссар госбезопасности 3-го ранга А. Н. Михеев погиб в бою при выходе из окружения 21 сентября 1941 года.
Генерал-полковник В. С. Абакумов сделал блистательную карьеру: 19 апреля 1943 года он был назначен начальником Главного управления контрразведки «Смерш» НКО СССР, ставшего под его руководством самой эффективной спецслужбой Второй мировой войны — заместителем наркома обороны СССР. Наркомом был И. В. Сталин. 4 мая 1946 года Абакумова назначили министром госбезопасности СССР, а 12 июля 1951-го арестовали. Он был расстрелян в 1954 году, 19 декабря — в тот самый день, когда военные контрразведчики отмечают свой праздник. Было это случайным совпадением или утонченным издевательством, сегодня не скажет никто.
Сделаем еще одно отступление. К началу войны советский ВМФ состоял из Балтийского, Черноморского, Северного и Тихоокеанского флотов, а также Пинской, Каспийской, Дунайской и Амурской флотилий. В боевом строю находились 3 линкора, 7 крейсеров, 44 лидера и эсминца, 24 сторожевых корабля, 130 подводных лодок и более 200 кораблей различных классов, а морская авиация насчитывала 1433 самолета. Понятно, что это была внушительная сила.
Наибольший оперативный интерес для противника представляли основные по тому времени Балтийский и Черноморский флоты — на подрыв их мощи были направлены устремления разведок Германии, Румынии и Финляндии.
Контрразведывательную работу на флоте вели органы Третьего управления НК ВМФ, которые в январе 1942 года были преобразованы в особые отделы. В постановлении об этом преобразовании указывалось: «Подчинить: особые отделы флотов и флотилий — Управлению особых отделов НКВД СССР; особые отделы соединений — Особому отделу флота (флотилий) и комиссару соединения; уполномоченных Особого отдела на кораблях — Особому отделу соединений и комиссару корабля».
Период июня 1941-го — начала 1943 года был самым тяжелым в оперативно-боевой деятельности флотских чекистов. Летом 1941-го особо ощутимые потери понесли контрразведчики Балтики. Десятки оперработников погибли при обороне военно-морских баз Лиепаи, Риги, Таллина; в августе в районе острова Гогланд немецкой авиацией был потоплен транспорт, на котором эвакуировалась в Кронштадт основная часть сотрудников Особого отдела Балтфлота. Нелегкая ситуация сложилась и на Черноморском флоте — многие чекисты погибли или попали в плен при ведении боевых действий кораблями и соединениями Дунайской, Днепровской и Пинской флотилий.
Невосполнимые потери и катастрофическая нехватка оперработников заставили флотских контрразведчиков изначально сосредоточить свою деятельность на двух основных направлениях: выявлении агентуры противника и борьбе с дезертирами и паникерами.
Вот один из ярких тому примеров. В августе 1941 года Особым отделом северного сектора береговой обороны Балтийского флота была получена информация, что «на 42-й батарее, охранявшей мыс Ристна на западной оконечности острова Хиума, в связи с тяжелой боевой обстановкой небольшая группа солдат тайно сговаривается сдать батарею немцам… Было выяснено, что группа создалась под влиянием латышских националистов, проживавших по соседству с артбатареей. Они уверили солдат, что война для СССР проиграна и, дескать, надо спасать свои жизни. Для этого латышские националисты предложили по имеющейся у них рации вызвать к мысу Ристна немецкие корабли. Участники сговора при их подходе должны были обезоружить командный состав батареи, уничтожить тех, кто окажет сопротивление, затем вывести из строя орудия и сдаться противнику.
И действительно, спустя два дня после ареста изменников к мысу Ристна подошло несколько вражеских военных кораблей. Они рассчитывали на быструю и легкую победу. Но батарея, очищенная от предателей, встретила „гостей“ ураганным огнем всех своих орудий. Два фашистских десантных судна были потоплены, остальные поспешили удрать»[240].
Как свидетельствуют немецкие источники, с 9 июля по 16 ноября 1941 года советские войска потеряли пленными 2 миллиона 465 тысяч человек. Известен и такой факт: по неполным данным, полученным на 4 декабря 1941 года из особых отделов Южного, Юго-Западного, Западного, Северо-Западного и Ленинградского фронтов, за полгода с начала войны произошло 102 групповых перехода советских военнослужащих на сторону противника — общей численностью 1944 человека; были также пресечены намерения перехода на сторону врага еще 159 групп — всего 1874 военнослужащих, и 2773 одиночные попытки совершения таких преступлений.
Военнопленных, а особенно перебежчиков, активно использовали спецслужбы противника. Поэтому в первые два года войны тема дезертирства и перехода на сторону врага постоянно звучала в информации военной контрразведки. Обстановка обусловила принятие суровых законов: в постановлениях ГКО, приказах Ставки и нормативных документах контрразведки остро ставился вопрос о пресечении дезертирства и случаев измены Родине, которые расценивались как самые тяжкие преступления; сдача в плен с оружием в руках считалась предательством. В соответствии с приказом Ставки № 270 от 16 августа 1941 года трусы и дезертиры подлежали расстрелу на месте.
Кажется, все ясно и просто. Однако предательство могло гнездиться и на совершенно ином уровне, о чем подробно сказано в приказе № 270. После ряда красноречивых, но, заметим справедливости ради, не полностью достоверных примеров[241] говорится: «…трусливые элементы имеются не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава. Как известно, некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образец смелости, стойкости и любви к Родине, а наоборот — прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, а при первых серьезных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя»[242].
К сожалению, трусов и предателей можно было найти и в высоких штабах. В спецсообщении Особого отдела НКВД Ленинградского фронта от 16 декабря говорится, что из основных отделов штаба фронта — разведывательного, оперативного, шифровального и связи — «изъято через Военный совет» 44 человека. Большая часть из них была просто переведена на менее ответственные должности, другие — как, например, сотрудник разведотдела капитан Фетинг, который «имел связи, подозрительные по шпионажу», — попали в разработку… Были арестованы и прошли серьезную проверку два офицера разведотдела, которые в начале сентября в составе группы из шести человек были направлены за линию фронта. Задание группа не выполнила. Более того, четверо разведчиков вообще добровольно сдались в плен финнам. Вернувшихся основательно проверили на предмет перевербовки и, уволив из разведорганов, доверили им воевать дальше.
Стоит ли объяснять, что все связанное с разведкой — дело очень сложное? На протяжении многих лет нам была знакома только героическая, романтическая сторона военной разведки. Но ведь разведчики нередко оказывались в руках врага — а недаром народная мудрость гласит, что «один в поле не воин» и что «на миру и смерть красна»… Не все, подобно Зое Космодемьянской, способны были перенести нечеловеческие муки и безвестно исчезнуть.
Особым отделом Южного фронта была разоблачена сотрудница разведотдела штаба 38-й армии Просянникова, которая, будучи переброшена для работы в тыл противника, была арестована и перевербована германской разведкой. Более сложной оказалась история некоего Алексеева, задержанного на Карельском фронте. При себе он имел коротковолновый передатчик, а потому сразу сознался, что еще в 1938 году был переброшен Мурманским погранотрядом для работы за кордон, но перешел на службу к противнику. 31 августа 1941 года он возвратился на территорию СССР с заданием внедриться в разведорганы.
Можно привести еще немало примеров того, как рядом с геройством гнездилось предательство, но ограничимся информацией о том, что в 1942 году была подписана директива НКВД СССР «О мерах по усилению агентурно-оперативной работы среди личного состава разведотделов и разведшкол Красной армии».
Заметим, что не всё и не всегда было так сложно, и, к счастью, среди гитлеровских агентов порой оказывались откровенные дураки. Так, в самом конце декабря 1941 года в 3-й отдел Управления особых отделов НКВД СССР из Главного автобронетанкового управления РККА сообщили о том, что к ним из 15-го запасного танкового полка прибыл за назначением капитан Анатолий Петрович Ульянов, 1910 года рождения — командир танкового батальона, дважды Герой Советского Союза. А в ГАБТУ о таком человеке никто ни сном ни духом…
Особисты установили, что этот «герой» — красноармеец Ульянов, который 26 июля попал в окружение на Смоленском направлении, 4 августа сдался в плен и был завербован. Офицер абвера рекомендовал ему добиться перевода в другую часть, заручившись фиктивными документами командира… Уже 12 августа Ульянов был в своем артиллерийском полку, потом якобы заболел, оказался в госпитале, где зарегистрировался как капитан, комбат, о чем по выздоровлении получил справку и был направлен в запасной танковый полк.
ebooksa