– У него мать умерла, – с безразличным видом напомнила девушка, которая выслушивала эту историю каждый вечер. – Вот, может, разумом и тронулся.
– Ну и что, что умерла? У всех рано или поздно умирают. Это, знаешь ли, не смягчающее обстоятельство. Наказание должно быть примерным. Открытый судебный процесс, газетчики. А голову казненного хорошо бы выставить в витрине центрального гастронома, как когда-то Леньку Пантелеева. Но изнежился народ. Не поймут.
Девушка поморщилась при упоминании отрезанной головы, отставила кофе, и, поднявшись, прошла по комнате. У радиолы остановилась, включила ее, привычно нашла нужную частоту. Из динамика послышалась музыка, смешанная со скрежетом станции глушения. Недавно с «Тьмутараканью» начали бороться – все равно простаивали мощности.
– Ты не мог бы приказать отключить глушилку, хотя бы пока я здесь? – сказала девушка. – Это всего лишь музыка.
– Это тлетворна музыка, – сказал Всеволод Анисимович, потягивая коньяк из винного фужера.
– Что же в ней тлетворного? О чем плохом в ней поется?
– Я не знаю, – улыбнулся Всеволод Анисимович. – Не понимаю.
Меж тем, глушение стало много тише, а некоторое время пропадало вовсе – пансионат стоял в радиотени на склоне кручи, поэтому сигнал от глушилок сюда приходил отраженным, смятым.
«…
We passed upon the stair
he spoke in was and when
although I wasn"t there
he said I was his friend
…»
– пел голос несколько глуховатый, но проникающий до сердца, пронизывающий все вены, артерии, капилляры. И в такт с этой мелодией девушка принялась танцевать. Она извивалась как змея, а радиола и певец ей был вроде заклинателя.
– А вдруг он сейчас вот советскую власть проклинает?.. – спросил Легушев.
Девушка улыбнулась и принялась подпевать.
«…
I spoke into his eyes
I though you died alone