Когда Карл IX признался своей матери в своем чувстве к Мари Туше, Екатерина встала на сторону этой девушки, ибо политически это было в ее интересах. Мари Туше, чуть ли не с детских лет окунувшаяся в придворную жизнь, переживала теперь пору расцвета всех чувств, свойственных молодости. Короля она любила ради него самого. Памятуя о той бездне, в которую честолюбие ввергло герцогиню де Валантинуа, более известную под именем Дианы де Пуатье, Мари, разумеется, боялась королевы Екатерины и готова была отказаться от всякой пышности во имя счастья. Может быть, она решила, что и сама она, и король настолько еще молоды, что бороться с королевой-матерью им будет не по силам. К тому же Мари, единственная дочь Жана Туше, сьёра де Бове и дю Кийара, советника короля и помощника орлеанского бальи, занимая среднее положение между горожанами и низшим дворянством, не принадлежала, по сути дела, ни к настоящим дворянам, ни к горожанам. Поэтому ей было чуждо врожденное честолюбие каких-нибудь Писле или Сен-Валье, девушек, прославившихся в истории, которые умели направить тайное оружие любви на защиту интересов своего дома. Увлечение короля Мари Туше, у которой вообще не было никаких высокопоставленных родных, позволяло Екатерине Медичи избежать опасного соперничества со стороны представительниц знатных родов, одна из которых могла легко стать любовницей ее сына. Жан Туше, один из блестящих умов своего времени, которому поэты посвящали свои стихи, никогда не стремился играть роль при дворе.
Именно поэтому Мари, безвестная молодая девушка, столь же образованная и умная, сколь простодушная и прямая, желания которой не могли идти вразрез с интересами королевской власти, была особенно по душе Екатерине, которая ее по-настоящему полюбила. Екатерина сама настояла, чтобы парламент признал королевским сыном ребенка, родившегося в апреле этого года у Мари Туше, и разрешила ему именоваться графом Овернским, объявив Карлу IX, что она собирается завещать внуку ее собственные владения – графство Овернь и Лорагэ. Когда Маргарита, бывшая в то время королевой Наваррской, впоследствии стала королевой Франции, она опротестовала это завещание, и парламент его отменил. Однако в дальнейшем Людовик XIII, в знак уважения к дому Валуа, вознаградил графа Овернского, даровав ему герцогство Ангулемское. Екатерина уже подарила Мари Туше, которая, впрочем, ничего не просила, поместье Бельвиль. Поместье это не давало никакого звания, но оно граничило с Венсенном, и любовница короля могла приезжать туда каждый раз, когда после охоты король оставался ночевать в замке. Карл IX провел в этой мрачной крепости большую часть последних лет своей жизни и, как полагают некоторые историки, окончил там свои дни точно так же, как Людовик XII. Вряд ли приходится удивляться, что, охваченный таким сильным чувством, человек расточает перед женщиной, которую боготворит, новые доказательства своей любви, вместо того чтобы раскаиваться в супружеской неверности. Однако Екатерина, на какое-то время вернув своего сына королеве, стала снова отстаивать интересы Мари Туше так, как это умеют делать женщины, и еще раз бросила короля в объятия его любовницы. Все, чем бы ни занимался Карл IX и помимо политики, близко затрагивало Екатерину. Впрочем, это благожелательное отношение к только что родившемуся ребенку еще раз обмануло Карла IX, который уже начинал видеть в матери свою соперницу. Мотивы, руководившие в этом деле Екатериной Медичи, ускользнули от доньи Изабеллы, которая, по словам Брантома, была одной из самых кротких королев, когда-либо царствовавших на свете. Изабелла
– Ах, благословим господа за то, что он не послал мне сына. Что бы с ним сталось? Несчастного ребенка лишили бы всего, поступив с ним так, как хотели поступить с королем, моим супругом, и виновницей этого была бы я… Господь пожалел нашу страну и все сделал к лучшему.
Эта принцесса – чей портрет, должно быть, хотел написать Брантом, утверждавший, что цвет лица некоей королевы был столь же красив и нежен, как и у ее придворных дам, и производил на всех самое приятное впечатление, и что она была невысокого роста, но хорошо сложена – не имела ни малейшего влияния при дворе. Но так как образ жизни Карла IX давал его жене полную возможность предаваться своему двойному горю, видом своим она еще больше усиливала мрачное впечатление, производимое всей этой сценой, которую при других обстоятельствах она могла бы оживить своим присутствием. Благочестивая Елизавета примером своим доказывала, что качества, которые способны только украсить женщину незнатную, могут оказаться роковыми для государыни. Карлу IX действительно нужна была помощница и подруга, и совсем не такая, которая проводила бы все ночи за молитвенником. А так у него не было опоры ни в любовнице, ни в жене.
Что касается Екатерины, то все внимание ее было направлено на сына, который за ужином был очень весел; веселье это показалось ей притворным – она была уверена, что в душе его таится неприязнь к матери. Внезапно овладевший королем порыв веселости слишком явно контрастировал с тем нервным напряжением, которое не могли скрыть ни все неистовства охоты, ни работа в кузнице, где он с упорством маньяка чеканил железо, чтобы сбивать с толку Екатерину. Не будучи в состоянии угадать, кто именно из государственных деятелей участвовал во всех этих переговорах и приготовлениях, ибо Карл IX умел выслеживать шпионов, подосланных его матерью, Екатерина была, однако, уверена в том, что существовал какой-то план, направленный против нее. Неожиданное появление Таванна, прибывшего одновременно с вызванным ею Строцци, заставило ее сильно задуматься. Тонкость расчетов Екатерины давала ей власть надо всеми обстоятельствами, но какое-нибудь неожиданное покушение всегда могло застать ее врасплох. Ввиду того, что многие совершенно не представляют, каково было тогда положение дел, столь усложнившееся в силу существования различных партий, будораживших Францию, причем у каждого вождя были свои особые интересы, необходимо в нескольких словах очертить ту опасную игру, в которую была втянута королева-мать. Показав личность Екатерины Медичи в новом свете, мы тем самым доберемся до самой сути этого события. Есть два слова, и в них заключена разгадка этой интереснейшей натуры, этой женщины, оказавшей такое огромное влияние на судьбы Франции. Эти два слова – Власть и Астрология. Екатерина Медичи была до крайности честолюбива и обуреваема только одною страстью – повелевать. Будучи натурой суеверной и фаталистской, как очень многие правители, она, по сути дела, верила в одни только оккультные науки. Не разгадав этой двойственности, мы никогда не сможем ее понять. А говоря о ее вере в астрологию, приходится осветить и ту роль, которую во всем этом играли два персонажа, имеющие для настоящей повести некую философскую значимость.
Существовал один человек, который для Екатерины был дороже всех ее сыновей; этим человеком был Козимо Руджери. Она поселила его в своем дворце в Суассоне, она сделала его своим верховным советником, который должен был говорить ей, согласуются ли со звездами суждения и здравый смысл ее земных советников. Весьма любопытные обстоятельства предшествовали возвышению Руджери, который, приобретя власть над своей госпожой, сохранял эту власть до конца ее жизни. Не подлежит сомнению, что одним из ученейших людей XVI века был домашний врач Лоренцо Медичи, герцога Урбино, отца Екатерины. Врача этого звали Руджеро-старший (vecchio Ruggiero, или Роже-старший у французских авторов, которые писали об алхимии), в отличие от двух его сыновей – Лоренцо Руджери, которого авторы книг о кабалистике называли Великим, и Козимо Руджери, астролога Екатерины, которого многие французские историки равным образом называли Роже. Более употребительным стало имя Руджери, точно так же как во Франции Екатерину Медичи стали преимущественно звать Екатериной Медиси́с. Руджери-старший пользовался таким уважением в доме Медичи, что оба герцога, Козимо и Лоренцо, стали даже крестными отцами двоих его детей. Вместе со знаменитым математиком Базилем, Руджери, будучи математиком, астрологом и домашним врачом дома Медичи – качества, которые нередко тогда объединялись в одном лице, – составил гороскоп Екатерины. В ту эпоху оккультные науки изучались с таким рвением, которое способно поразить наших современников, ни во что не верящих и привыкших полагаться только на разум. Может быть, впрочем, они увидят в этих древних науках зачатки положительных знаний, расцветших в XIX веке, но уже без того ореола величия, который окружал дерзновенных искателей XVI века; эти люди, вместо того чтобы добиваться практических выгод, служили высокому искусству и оплодотворяли мысль. Покровительство, которое тогда во всех странах оказывали этим наукам государи, было, помимо всего прочего, оправдано удивительными открытиями того времени, когда, занимаясь поисками философского камня, исследователи приходили к самым неожиданным результатам. Вот почему никогда еще правители не были столь падки до этих тайн. Фуггеры[126], которые были предшественниками всех современных Лукуллов и в которых наши банкиры не могут не признать своих законодателей, были, разумеется, людьми проницательными, обмануть которых было не так легко. И вот, оказывается, эти столь уравновешенные люди, которые ссужали капиталы всей Европы государям XVI века, так же погрязшим в долгах, как и правители наших дней, – эти знаменитые друзья Карла V субсидировали опыты Парацельса. В начале XVI века Руджеро-старший возглавлял тот тайный университет, откуда вышли Кардано, Нострадамус, Агриппа[127], которые один за другим становились придворными врачами Валуа, – словом, все астрологи, астрономы, алхимики, окружавшие в это время христианских государей и пользовавшиеся покровительством Екатерины Медичи. В гороскопе, составленном Базилем и Руджери-старшим, основные события жизни Екатерины были предсказаны с поразительной точностью, непонятной для тех, кто отрицает оккультные науки.
Гороскоп этот предвещал те несчастья, которыми было отмечено начало ее жизни и которые относились ко времени осады Флоренции: ее выход замуж за принца крови, неожиданный приход этого принца к власти, рождение детей и их число. Троим из ее сыновей суждено было стать по очереди королями, двум ее дочерям – королевами, и все они должны были умереть, не оставив потомства. Все предсказания этого гороскопа исполнились с такой точностью, что многие историки считали, что он был составлен задним числом.
Всем известно, что Нострадамус привез в замок Шомон, куда Екатерина удалилась во время заговора Ла Реноди, некую женщину, которая владела даром предвидения. Таким образом, во время царствования Франциска II, когда все четыре сына королевы были еще детьми и совершенно здоровыми, до того как Елизавета Валуа вышла замуж за испанского короля Филиппа II, а Маргарита Валуа за Генриха Бурбона, короля Наваррского, Нострадамус и его подруга подтвердили все предсказания этого пресловутого гороскопа. Эта гадалка, вне всякого сомнения владевшая даром ясновидения и принадлежавшая к великой школе неутомимых искателей философского камня, женщина, жизнь которой не оставила никаких следов в истории, утверждала, что последний из ставших королями сыновей Екатерины будет убит. Посадив королеву перед магическим зеркалом, отражавшим прялку, на одном из концов которой вырисовывались, одно за другим, лица каждого из сыновей королевы, колдунья вращала прялку, а королева считала число оборотов. Каждый оборот прялки соответствовал одному году царствования того или иного из ее сыновей. Когда затем появилось изображение Генриха IV, прялка сделала двадцать два оборота. Эта женщина (некоторые историки считают, что это был мужчина) сказала испуганной королеве, что Генрих Бурбон действительно будет царствовать во Франции и царствование его продлится именно столько лет. Едва только Екатерина узнала, что Беарнец взойдет на престол тогда, когда будет убит последний из Валуа, она воспылала к нему смертельной ненавистью. Когда королеве захотелось узнать, какою смертью умрет она сама, ей было сказано, что она должна остерегаться Сен-Жермена. С этого дня, думая, что ее или заключат в тюрьму замка Сен-Жермен, или убьют в этом замке, она ни разу туда не показывалась, несмотря на то, что замок этот был бы для нее в силу своей близости к Парижу во много раз удобнее, чем все другие, в которых она вместе с королем укрывалась во время смут. Когда через несколько дней после убийства герцога Гиза в Штатах Блуа она захворала, напутствовать ее пришел некий прелат. Она захотела узнать, как его зовут, ей ответили, что имя его Сен-Жермен.
– Значит, я умру! – воскликнула она.
На следующий день она умерла, прожив ровно столько лет, сколько ей было предсказано всеми ее гороскопами.
Эти предсказания, ставшие известными кардиналу Лотарингскому, который считал, что Екатерина занимается колдовством, теперь сбывались. Франциск II процарствовал только два оборота прялки, а Карл IX в это время завершал свой последний круг.
Вещие слова «Ты скоро вернешься!», сказанные Екатериной своему сыну Генриху, когда тот уезжал в Польшу, следует приписать ее вере в тайные науки, а отнюдь не ее намерению отравить Карла IX. Маргарита Французская была королевой Наварры, Елизавета – королевой Испании, герцог Анжуйский был королем Польши.
Было и немало других обстоятельств, которые укрепили веру Екатерины в оккультные науки. Накануне турнира, на котором Генрих II был смертельно ранен, Екатерина видела роковой удар во сне. Ее совет астрологов, состоявший из Нострадамуса и братьев Руджери, предсказал ей, что король должен умереть. Истории известно, что Екатерина несколько раз упрашивала Генриха II не принимать участия в турнире. Предсказание и навеянный этим предсказанием сон сбылись. Мемуары этого времени повествуют и еще об одном, не менее странном событии. Курьер, который вез известие о победе при Монконтуре, прибыл во дворец ночью после бешеной скачки, загнав при этом трех лошадей. Когда королеву-мать разбудили, она сказала: «Я это знала». И по словам Брантома, она действительно еще накануне рассказывала о победе своего сына и о некоторых обстоятельствах битвы. Астролог дома Бурбонов объявил, что младший из многих принцев, отпрысков святого Людовика, сын Антуана Бурбонского, станет королем Франции. Это предсказание, о котором свидетельствует Сюлли, также исполнилось в установленные гороскопом сроки. Как раз по поводу него Генрих IV сказал, что с помощью лжи астрологи наталкивались на правду. Что бы там ни было, если большинство здравомыслящих людей того времени верило кропотливой науке, которую ученые астрологи называли магией, а все прочие колдовством, то вере этой способствовали удачные предсказания гороскопов.
Именно для Козимо Руджери, своего математика, своего астронома, своего астролога и даже, если угодно, своего чародея, Екатерина воздвигла колонну, примыкающую к Хлебному рынку, единственное, что осталось от дворца Суассон. Подобно исповедникам, Козимо Руджери обладал каким-то таинственным влиянием на людей, и, подобно им, он находил в нем удовлетворение. К тому же он лелеял честолюбивую мечту, далеко превосходившую то, о чем обыкновенно мечтают честолюбцы. Этот человек, которого романисты и драматурги любят изображать каким-то фокусником, в действительности был владельцем богатого аббатства в Сен-Маэ, в Нижней Бретани, и в свое время отказался от высоких церковных должностей. Для осуществления его тайного замысла у него было достаточно золота: эпоха его была настолько суеверна, что оно лилось к нему отовсюду. В то же время покровительство королевы охраняло его от всякого зла, и ни один волос на его голове не мог упасть безнаказанно.
Властолюбие обуревало Екатерину. Желание обладать властью было в ней настолько сильно, что для того, чтобы захватить эту власть, она объединилась с Гизами, которые были врагами трона, а для того, чтобы удержать в своих руках бразды правления, воспользовалась всеми доступными ей средствами и пожертвовала не только своими друзьями, но и собственными детьми.
Подобно тому как игрок живет только интересами игры, для этой женщины весь смысл жизни был в политических интригах. Несмотря на то что она была итальянкой и принадлежала к страстному роду Медичи, даже кальвинисты, которые возвели на нее столько клеветы, не могли приписать ей ни одного любовника. Будучи поборницей девиза «Разделяй и властвуй», она в течение двенадцати лет училась непрерывно сталкивать одну враждебную ей силу с другой. Не успела она принять бразды правления, как ей пришлось поддерживать вражду двух домов, чтобы привести в равновесие силы обеих сторон и спасти престол. Эга необходимая тактика оправдала предсказание относительно Генриха II. Екатерина придумала эту игру в политические качели, которую потом переняли у нее все находившиеся в аналогичном положении государи, противопоставляя кальвинистов Гизам, а Гизов – кальвинистам. После того как она столкнула две религии друг с другом в самом сердце страны, Екатерина начала противопоставлять герцога Анжуйского Карлу IX. Столкнув друг с другом враждебные стороны, она начала потом сталкивать между собою отдельных людей, держа в своих руках все нити интриг. Но в этой страшной игре, которая требует ума Людовика XI или Людовика XVIII, правитель неизбежно вызывает к себе ненависть всех партий, и эта ненависть обязывает его каждый раз непременно побеждать – ведь первое же проигранное сражение обращает всех против него самого, если, конечно, своими прежними победами он не успел уничтожить остальных игроков. Большая часть царствования Карла IX являла собою торжество семейной политики этой удивительной женщины. Сколько ей понадобилось ловкости, чтобы поручить командование армиями герцогу Анжуйскому при короле, который был молод, храбр, честолюбив, талантлив и великодушен, и при коннетабле Анне де Монморанси! Европейские политики считали, что герцогу Анжуйскому досталась вся слава Варфоломеевской ночи, в то время как весь ее ужас достался Карлу.
Внушив королю тайную ревность к Генриху, Екатерина воспользовалась этой страстью, стремясь сделать так, чтобы все большие способности Карла IX ушли на сплетение интриг, направленных против брата. Сипьер, первый наставник Карла IX, и Амио, его учитель, сделали из него такого примечательного человека, подготовили его к такому прекрасному царствованию, что королева возненавидела сына с первого же дня, когда она стала бояться потерять власть, доставшуюся ей с таким трудом. На основании этого большинство историков считает, что королева-мать оказывала известное предпочтение Генриху III, однако все тогдашнее поведение Екатерины не оставляет сомнений в ее полном равнодушии к своим детям. Когда герцог Анжуйский отправился царствовать в Польшу, она лишилась средства держать Карла IX в постоянном напряжении теми домашними интригами, которые все это время нейтрализовали его энергию и давали выход обуревавшим его чувствам. Тогда Екатерина толкнула Ламоля и Коконна на заговор с участием герцога Алансонского, который по восшествии на престол своего брата стал носить титул герцога Анжуйского и который всему этому легко поддался, – честолюбие его росло и поощрялось в нем его сестрою Маргаритой, королевой Наваррской. Этот заговор, который к тому времени сделался уже таким, каким его хотела видеть Екатерина, имел целью поставить молодого герцога и его шурина короля Наваррского во главе кальвинистов. Участники заговора собирались захватить Карла IX и держать в тюрьме этого короля, у которого не было сына-наследника, – корона неизбежно перешла бы тогда к герцогу Анжуйскому, стремившемуся насадить во Франции кальвинизм.
За несколько дней до смерти Кальвина его честолюбие было удовлетворено – в честь его Реформацию стали называть
Екатерина в то время уже столько раз пронзала сердце своего сына, что он был полон нетерпения освободиться от ее ига. После отъезда Мари Туше Карл IX, будучи ничем не занят, принялся наблюдать за всем, что творилось вокруг него. Он с большой ловкостью расставлял ловушки людям, в которых был уверен, чтобы лишний раз убедиться в их преданности. Он внимательно следил за действиями своей матери и скрывал от нее свои собственные, пользуясь, для того чтобы обмануть Екатерину, теми недостойными средствами, которые он перенял от нее же. Обуреваемый желанием как-то загладить ужасное впечатление, которое произвели во Франции события Варфоломеевской ночи, он энергично занимался делами, председательствовал в Совете и пытался с помощью ряда хорошо продуманных действий захватить бразды правления в свои руки. Хотя королева всячески противостояла намерениям сына, использовав для этого всю силу своего материнского влияния и весь свой авторитет, подозрительность короля дошла до таких пределов, что о возврате к прежнему не могло быть и речи. В тот день, когда ему сообщили о словах, сказанных Екатериной королю Польши, Карл IX чувствовал себя настолько плохо, что предался самым мрачным мыслям, а когда подобные подозрения охватывают душу сына и к тому же еще короля, их уже невозможно развеять. И вот, когда он лежал на смертном одре, Екатерине пришлось прервать его последние слова, воскликнув: «Не говорите этого, сын мой!» Это было как раз в ту минуту, когда, поручая Генриху IV жену и дочь, он хотел предупредить короля Наваррского, чтобы тот не доверялся Екатерине. Несмотря на то что Карл IX до этого неукоснительно соблюдал все внешние знаки почтения, в отношении которых его мать была до такой степени щепетильна, что никогда не называла ни одного из своих сыновей-королей иначе, чем «государь», в течение последних месяцев Екатерина заметила, что в обращении с нею сына сквозит плохо скрытая ирония, свидетельствующая о желании мстить.
Однако, чтобы захватить Екатерину врасплох, требовалось много умения. Она держала наготове заговор герцога Алансонского и Ламоля, дабы возобновившееся соперничество с братом отвлекло Карла IX от стремления освободиться из-под ее опеки. Но прежде чем приступить к делу, она хотела рассеять ту подозрительность, при которой всякое примирение ее с сыном было бы невозможно: мог ли он оставить власть в руках матери, способной его отравить? На этот раз, почувствовав, какая серьезная опасность ей угрожает, она призвала к себе Строцци, своего родственника, человека исключительной энергии. Она устраивала тайные совещания с Бирагой и братьями Гонди, и никогда еще она не советовалась так часто во дворце Суассон со своим оракулом. Несмотря на то, что привычка к притворству, точно так же как и годы, надела на Екатерину эту маску аббатисы, сделав ее лицо высокомерным и аскетически-суровым, мертвенно-бледным и вместе с тем исполненным глубокой мысли, сдержанным и проницательным, столь запоминающимся тому, кто вглядывался в ее портрет, – придворные стали замечать на этом флорентинском зеркале какие-то тучи. Ни одна правительница не выглядела столь властной, как эта женщина, с того дня, когда после смерти Франциска II ей удалось обуздать Гизов. Ее головной убор из черного бархата – она до конца дней носила траур по Генриху II, – подобно монашескому капюшону, облегал ее властное и холодное лицо, которому она умела в случае надобности придавать все обаяние итальянки. Она была так хорошо сложена, что ввела для женщин особую посадку на лошади, при которой видны были ноги: достаточно сказать, что она была обладательницей красивейших в мире ног. Европа издавна следовала во всем французским модам, и женщины всех европейских стран стали ездить на лошади с подножкой. Достаточно представить себе ее высокую фигуру, чтобы видеть, как величественно выглядел в эту минуту весь зал. Эти две королевы, столь отличные друг от друга по духу, по красоте, по одежде и, пожалуй, уже находившиеся в ссоре между собой (одна – простодушная и задумчивая, другая – задумчивая и серьезная, как будто отрешенная от всего), в этот вечер были слишком заняты своими мыслями, чтобы дать придворным тот сигнал к началу веселья, которого те ждали.
ebooksa