Испортил дело некий выскочка, разбогатевший еврей, двоюродный брат местного «мумхи» (фельдшера). За ним последовали и другие.
Но не может же община равнодушно смотреть, как еврей, знаток Талмуда, умирает с голода.
Нужно действовать! Этого требуют и благочестие и справедливость. Вопрос только — кому действовать. Вся синагога в один голос твердит, что обязанность помочь падает на тех хозяев, которые отобрали у него своих детей. Те же говорят: «Евреи отвечают друг за друга», — поддержать еврея, знатока Талмуда, обязана вся община. Понятно, они не отказываются, сделают возможное, но взять на себя все — они не могут.
Тут возникает другой вопрос: откуда община возьмет денег? В городе три представителя приходских правлений, но главным заправилой является реб Шмерль, человек набожный, уравновешенный, погруженный в тихое, безмятежное благочестие. И реб Шмерль утверждаешь, что средств, которыми, располагает община, совершенно недостаточно, что община — дырявый мешок, — невозможно свести концы с концами, и ему приходится тратить из собственного кармана. Остается одно из двух: либо развестись с женой, которая мечет громы и молнии, либо отказаться от общественных дел — и пусть другой попробует запрячься в это ярмо! Но прихожане думают, что это не так страшно, исход найдется: можно избрать другого старшину, или поискать новых источников дохода.
Можно, например, сделать новый налог на что-нибудь, — на субботние свечи, на съестные припасы, мало ли на что. Жидкие дрожжи уже сданы в откуп, так нужно сделать налог на прессованные, не то можно еще на три года сдать в аренду баню, а, может быть, лучше всего принять четвертого резника. Эти три резника прямо золото загребают, почему же не зарабатывать и еще одному еврею, хотя бы он и не приходился реб Шмерлю родственником? Кстати, кое-что перепадет и на долю общины. К налогу все равно придется прибегнуть: необходимо починить микву, не то женщинам прямо грозит опасность; уже несколько лет талмуд-тора бездействует, пора, давно пора открыть ее_
Если же члены общины не дадут своего согласия ни на то, ни на другое, то пусть они соберут между собою деньги, но таки порядочную сумму, чтобы было на что посмотреть! Женатых молодых людей, живущих на всем готовом у родителей, слава Богу, достаточно, — у них и времени вдоволь и ноги здоровые.
Пока тянулись эти разговоры, Авигдору отказали от квартиры, и он остался с сынком под открытым небом.
День они провели кое-как: посидели в синагоге, заходили к знакомым. Повсюду гостеприимные хозяева их чем-нибудь да угощали, — рюмкой водки (мальчику давали
На следующую ночь он привел и мальчика погреться. Он занял прежнее место, мальчик сел возле него и положил голову отцу на колени. Так они оба проспали ночь.
Продолжалось это несколько дней. Потом каким-то образом об этом проведала полиция, и поднялась целая кутерьма. Пекарь чуть не угодил в тюрьму; он с трудом откупился несколькими рублями, и дал подписку, что Авигдора и на порог не пустит.
Скажите, пожалуйста, какое полиции дело до того, что Авигдор — еврей большой учености? Несколько хозяев обратились с просьбой, куда следует, но какое значение в наше время имеет просьба еврея?
Авигдор стал ночевать в бане — и опять та же история. Снова вмешалась полиция, и пригрозила закрыть баню и микву. Настаивать было бы очень рискованно: здание действительно вот-вот рухнет; заикнись только — запечатают, и будет стоить тысячу! По сей день осталось неизвестным, кто донес, но без доноса дело не обошлось, полиция первая никогда не вмешивается.
Теперь ни Авигдору, ни мальчику негде было приютиться, и они оставались в холодной синагоге.
Жалость к ним еще более возросла. Заметили, что на них прямо рубашки нет.
Теперь вся синагога признала, что забота об Авигдоре падает на общину. Но что тут может поделать община? Толковали, толковали, и пришли к заключению, что сдать в аренду баню еще на три года — невозможно: совершенная развалина, никто и гроша не даст, пока ее не починят.
Принять еще одного резника опасно: дело не обойдется без распрей, а давно ли из-за распрей по поводу резника чуть не полгороду пришлось платить штраф «за патенты»!.. Такова уже доля наша еврейская!..
Затем оказалось, что прессованными дрожжами в большинстве случаев торгуют не евреи. Налога на съестные припасы не допустят ремесленники, а ремесленники и «братство могильщиков» — одна компания. Сейчас вмешается и погребальное братство.
Против налога на птицу восстает большинство зажиточных хозяев. Они говорят, что или перестанут есть птицу, если установят такой налог, или устроятся так, что ее будут резать за городом. К рыбе и без того не подступиться… Откладывать дело в долгий ящик тоже нельзя, — остается, следовательно, одно: сделать сбор среди прихожан. Поговаривают о том, кому с кем пойти.
Но человек предполагает, а Бог располагает.
Однажды, в самый обыкновенный будний день, тишина, обычно господствовавшая на базаре, сменилась необыкновенным оживлением. Орель-извозчик, сидя в бричке, запряженной не лошадьми — львами, летит сломя голову, не разбирая дороги по рытвинам, ухабам, туда и обратно… От грохота оглохнуть можно. В бричке сидит реб Гавриэль, поддерживаемый с правой стороны своей второй (а может быть, уже третьей) женой, а с левой — местным «мумхой». Оба они поочередно подталкивают извозчика в спину, понукая его; «Поезжай, поезжай! Скорее, разбойник! Пусть десять лошадей погибнут вместо одного человека».
ebooksa