— А месть, — говорит ребе Нахман, — я ненавижу, она страшит меня… И я ускорил шаги и двинулся дальше…
5. В старом доме
Не много пришлось мне пройти, чтобы увидать старый дом. Большой дом, на горе… Каменные стены, железные крыши… Но на всем лежит уже печальная печать разрушения… Гора занесена песком, стены крошатся, железо ржавое. А те, что живут в доме, этого не замечают…
И мне становится жаль их, полагающихся на камень и железо, не зная о червях, подкапывающихся изнутри, и о птицах, приходящих извне… И я спешу к старому дому, чтобы их предупредить.
Подхожу близко, вхожу, никем не задержанный, в дом, ворота и двери раскрыты; хожу из комнаты в комнату, ищу живого человека и не нахожу; тоскую по человеческому голосу, и его не слышу.
Хожу из комнаты в комнату, а одна богаче другой.
Стены увешаны портретами людей, живших, иные до потопа, другие — до вавилонского столпотворения… Но рамы издырявлены червоточцем, точно сито; портреты желты и запятнаны, лиц и не узнать.
Шелковые занавесы, шитые золотом, висят на окнах, но они изъедены и изношены, одни пряди остались…
На кипарисовых столах лежат клады: золотая и серебряная утварь и драгоценности, — но они кажутся осиротелыми, запущенными, забытыми; нет руки, которая бы их коснулась, нет глаз, которые бы наслаждались их видом…
На полу дорогие ковры, ковры с пушистой, серебряной и золотой шерстью, они проглатывают шаги, но пыльны они, и местами вытерты, гладки, как голова старого сладострастника.
И страшно и грустно мне стало на душе, и я подумал: некого спасать здесь, все здесь вымерло… Развалины остались!.. Но вдруг я услыхал голоса людей… Обрадованный, я пошел на голос и добрался до угловой комнаты…
6. В угловой комнате
Угловая — величиной с поле, у нее три больших окна.
Одно — направо, другое — налево, третье — посредине.
Но все эти окна не доставляли комнате, в самый яркий день, ни одного луча света.
Окно налево, как и среднее окно были замурованы. Оставалось одно окно, направо, но оно завешано толстым бархатным занавесом, с тяжелой золотой бахромой снизу…
С потолка свисала небольшая красная лампада, скупо озарявшая красными лучами стол посреди комнаты.
На столе лежали старинные пергаментные свитки, с красными восковыми печатями, чрезвычайно большими, удивительно рельефными… Вокруг стола стояли люди, каждый перед своим свитком и печатью — они, стоя, о чем-то совещались.
Я из почтения к ним остановился у порога, ожидая, пока меня заметят, подзовут, спросят, зачем я пришел, чтоб я мог им сказать о птичьей рати и предупредить об опасности… Никто меня однако не подзывал.
Никто меня не замечал; так увлечены они были разговором. И я невольно услышал их спор. Из совещания, нехотя подслушанного, я убедился, что нового я им ничего не скажу; они уже сами знают, и об этом таки совещаются.
ebooksa