– А теперь поговорим о зерновых и летнем урожае, – продолжает Леви, устало ссутулив плечи. – У Генри появились кое-какие идеи насчет строительства новой сушильни, он хотел бы обсудить их со всеми.
Как легко Леви сменил тему: мы уже разговариваем о совершенно иных вещах, о наших повседневных общинных делах, о смене времен года, урожае и насущных заботах, нацеленных на одно – выживание. Но мое сердце готово пробить в грудной клетке брешь, его бешеный стук отдается в барабанных перепонках. К горлу желчью подступает осознание: у Тео,
Но сначала он должен будет признаться в том, что сделал. И пройти обряд.
Тео
Небо чернеет, плотная пелена туч, поглотив все звезды, низко нависает над деревьями. Мы все еще сидим на Кругу, когда горизонт рассекает первая вспышка молнии и все окрест окрашивается в мертвенно-бледный голубоватый цвет. Кто-то вздрагивает; чей-то ребенок разражается плачем.
– Быстрее! – поторапливает нас Леви; его голос перекрикивает громовой раскат. – По домам!
Наше собрание еще не закончилось, нам осталось обсудить урожай и новую сушильню, но погода решила загодя предостеречь нас о грозе. Наэлектризованный воздух дрожит, порывистый ветер треплет кукурузные початки на полях, и члены общины спешат разойтись. Ливень неминуем. Схватив Каллу за руку, я тащу ее к деревьям.
– Нет, Тео! – кричит на меня жена. – До дома слишком далеко. Нам надо найти укрытие здесь, поближе.
Я не слушаю и продолжаю тащить ее дальше, к тропинке, петляющей вдоль ручья к дому.
– Тео! – взвывает жена, выдергивая руку; ее глаза устремляются в небо. – Дождь вот-вот пойдет!
Но я опять не отвечаю Калле, мой взгляд приковывает путь сквозь темноту. Я слышу, как трещит и раскалывается небо – над нами летняя гроза. Я понимаю: жена сильно напугана. Но вместе с тем я испытываю почти механическую потребность сбежать из сердца Пасторали и ото всех остальных, добраться до
Мы почти добегаем до заднего крыльца, когда с неба падают первые капли. И это не легковесные, нерешительные капельки. Это сильнейший ливень. Потоп, обрушивающийся с неба на землю. Капли дождя разбиваются о нашу кожу, вмиг увлажняют волосы, стекают по скулам, пропитывают слишком тонкую одежду. С губ Каллы слетает тихий вскрик ужаса. Я затаскиваю ее на крыльцо, а с него – в дом. И лишь тогда выпускаю руку жены. Она замирает в дверном проеме: руки повисают как намокшие мешки с кукурузной мукой; ручейки, струящиеся с мокрых волос по лицу, собираются у ног в лужу.
Калла поднимает на меня глаза; они широко раскрыты, мне кажется, еще немного, и они выскочат из орбит.
– Тео, – ее голос дрожит, – дождь… Я… – Жена снова опускает глаза, она смотрит на свои руки, на кисти так, словно боится стряхнуть с себя воду, втереть болезнь в кожу. Теперь и подбородок Каллы начинает трястись.
Я тотчас устремляюсь к ней:
– Давай помогу тебе снять одежду.
Безмолвно кивнув, Калла стягивает через голову рубашку, затем снимает джинсовые шорты. Положив их в кучу у задней двери, мы поднимаемся по лестнице наверх. Обнаженная Калла забирается в ванну, и я поворачиваю кран, подставляю сложенные чашечкой руки под струю холодной колодезной воды, а затем быстро выливаю ее на плечи жены, на ее волосы и бледное лицо. Вижу, у Каллы нарастает паника. Она трет себя руками с таким остервенением, словно хочет добраться до плоти; кожа быстро краснеет.
Когда она становится такого же цвета, как крылья кардинала, я не выдерживаю и хватаю жену за левую руку:
– С тобой все в порядке? На твоей коже нет гнили. Ты не заразилась.
– Разве можно быть в этом уверенным? Нам не следовало бегать наперегонки с дождем, – качает головой Калла.