С флягой в руке я опускаюсь перед ними на колени.
– Держись подальше, – предостерегает Генри. – Ты же не хочешь заразиться.
Веки Тёрка подрагивают, как будто ему снится кошмар. Но через пару секунд он открывает глаза.
– Выпей это, – ласково говорю я Тёрку.
Его глаза затуманены, взгляд отстраненный. И я не пойму, он смотрит на меня или сквозь меня.
– Не уверен, что тебе стоит им что-либо предлагать, – напрягается Генри.
– Им необходимо питье, – отвечаю я. – Иначе они не переживут эти три дня.
Генри озирается. Но никого рядом нет. Никто не осмеливается приблизиться к площадке для собраний – людям невыносимо смотреть на мучения Эша и Тёрка и сознавать, на что мы их обрекли. Все стараются держаться в стороне. Генри смотрит на меня и кивает.
Тёрк не произносит ни слова, но его рот приоткрывается, и я подношу флягу к его губам. Тёрк пьет, часть жидкости стекает по его подбородку, а потом он слабо мотает головой – больше не может.
– Что это? – спрашивает Эш.
Его голос как сдавленный стон. Но он тоже приоткрыл глаза и наблюдает за мной.
– Имбирная вода, она вас согреет.
Придвинувшись к Эшу, я помогаю ему напиться. Эш в несколько глотков опорожняет флягу. И взгляд у него более ясный и более осмысленный, чем у Тёрка. Но все равно заметно, что он страдает.
– Ты чувствуешь руки?
Я киваю на запястья, задранные над головой.
– Нет… с ночи… Они поначалу болели, а теперь перестали.
Меня подмывает подмигнуть Эшу, дать понять, как я ему сопереживаю. Даже если они с Тёрком выживут, если почва действительно высосет из них болезнь, они могут лишиться кистей и даже рук.
И тогда окажутся бесполезными для общины. Нарушение кровотока чревато необратимыми повреждениями рук. Вряд ли они сохранят работоспособность.
– Как бы мне хотелось еще что-то сделать для вас, – шепчу я.
– Моя дочка умрет без врача, – с трудом сглатывает Эш. – Ты могла бы ей помочь.