– Не могу, – качаю головой я.
– Пожалуйста, – молит Эш.
И через секунду заходится кашлем. Похоже, земля сдавливает ему грудь, каждое движение отдается в теле болью. Генри подходит к нам ближе.
– Достаточно, – шипит он мне. – Уходи, пока тебя тут не заметили.
– Всего минуту, Генри!
Я оглядываюсь на Эша, но его взгляд уже поплыл; он смотрит в никуда.
– Калла, пожалуйста! Я не должен никого к ним подпускать. Ты сильно рискуешь!
Я опять мотаю головой. А Генри дотрагивается до моего плеча, и в его глазах я читаю страх – страх за меня. Но Генри не знает, что я уже так часто рисковала, что больше не хочу этим морочиться. И все-таки я киваю и поднимаюсь с колен.
– Будем надеяться, что это сработает, – косится на мужчин Генри.
– Да, – едва не задыхаюсь я.
Мне невыносимо находиться в Пасторали, видеть напряженные молчаливые лица людей, скрывающие сожаление и раскаяние. Это сделали с Эшем и Тёрком все мы. Мы все виновны в этом.
Би
Я на карантине. В своей собственной спальне, как в клетке. Проходит три дня, дверь открывается, и на пороге, скрестив руки, замирает Калла.
– Ты не должна отсюда выходить, – говорит она мне.
Сидя на краю кровати, я слышу, как трепещет в груди сердце. Но еще я слышу слабое сердцебиение, доносящееся с улицы.
– Я хочу туда пойти, – настаиваю я.
– Нет, – остается непреклонной сестра.
– Калла, я не больна! – Держась рукой за железное изголовье, я привстаю с кровати. – Царапина на икре почти зажила, лишь немного зудит. Прошло уже несколько дней. Я чувствую себя хорошо!
Опустив руки, Калла переступает с ноги на ногу; половицы скрипят и проседают.
– Нам надо выждать еще день-другой, убедиться в отсутствии симптомов.