Мрачные сказки

Сделав шаг вперед, Леви кладет мне руку на плечо и легонько сжимает. В его глазах я вижу усталость малоспящего человека, чьи волосы на висках уже серебрит седина. Человека, измученного напряжением из-за бремени проблем в общине, которую он старается защитить. И мне внезапно становится его жалко. Но вместе с тем я ловлю себя на странной мысли: «Лучше бы мне тебя вовсе не знать!»

Отпустив мое плечо, Леви разворачивается к столу и ожидающей его бутылке. А я нетвердыми шагами направляюсь к двери. Почти у самого порога я оглядываюсь – Леви уже тянет руку к виски. Похоже, он выпьет еще пару бокалов, прежде чем ляжет в постель. А, может быть, прикончит всю бутылку и уснет рядом с ней на диване. Леви выглядит как человек, слишком близкий к безумию.

Рывком распахиваю дверь и, выскочив наружу, всей грудью вдыхаю влажный ночной воздух. Я думал, только у меня имелись от Леви секреты. А оказалось, что и он многое скрывал от меня.

Би

Идет дождь. Я прячусь под свесом крыши сарая. Жду, когда он закончится. Все остальные разбежались по домам… Маленькие беззащитные существа, прячущиеся за стенами крохотных крепостей. Как будто им ничто не может навредить, пока они будут спать в своих постелях при свечах, освещающих лишь ограниченные пространства и никогда не обнажающих то, что скрывается в темных углах, под шум дождевых капель, стекающих по крышам и оконным стеклам.

Небо становится скорбно-серым. Сжавшись от холода и обхватив себя руками, я прислушиваюсь к скрипу матрасов и сдавленным стонам подушек, к тяжелому дыханию тех, кто уже забылся глубоким сном, и тех, кто только погружается в дрему, непроизвольно подергиваясь. Но я слышу еще кое-что. Поступь фигуры, движущейся под ливнем: ноги хлюпают по грязи, дыхание неровное, как у сбившегося с ритма метронома.

Это Тео. Мой зять не боится дождя. Он идет в центр Пасторали, не обращая внимания на капли, бьющие по нему и увлажняющие ему волосы. Он доходит до дома Леви и, взойдя по ступеням крыльца, без стука открывает дверь. Я напряженно вслушиваюсь в их голоса, пытаюсь уловить разговор. Но до дома Леви слишком далеко, а в ушах непрерывно барабанит капель. Так что мне не остается ничего другого, как жаться под карнизом сарая и ждать.

Деревья вдоль границы стонут, дождь хлещет по земле, и я пытаюсь уловить звук растрескивающейся коры на осинах, вязах и дубах, разрываемых на части гнилью. И в этом ожидании меня снова начинает мучить старое чувство – это колючее, жалящее ощущение, будто я заперта в Пасторали, как в клетке. Грудь опять гложет тоска, необъяснимая и только нарастающая с годами. Иногда по утрам, когда воздух недвижим и нежен, мне кажется, будто бы я слышу океан за сотни миль к западу. И у меня возникает неодолимое желание протянуть руку за пограничные деревья и прикоснуться ладонями к пенящейся воде. А еще мне хочется тянуться кончиками пальцев сквозь густой лес. Тянуться как можно дальше – до тех пор, пока не нащупаю что-то иное, отличное от колких сосновых иголок и корявых лишайников. Хочется бродить во сне среди деревьев, позволить ногам увести меня отсюда прочь. И это острое желание живет во мне всю жизнь.

Я хочу покинуть это место. Но это чувство исчезает со звуком захлопнутой двери. За ним слышны поспешные шаги сбегающих по крыльцу ног. Тео вышел из дома Леви. И теперь он передвигается под дождем гораздо быстрее. Торопится домой. Я поднимаю ладонь к небу. А вдруг оно соскользнет по скату крыши прямо мне в руку? Грезу обрывают крошечные разрывы дождевых капель на моей коже. Я сжимаю руку в кулак. Страх одолевает меня. У Тео, может быть, и есть иммунитет перед гнилью, но это не значит, что им обладаю и я.

Я жду, когда затихнет дождь. Проходит несколько минут, и грозовые тучи, прокатившись над самыми верхушками деревьев, уносятся на восток. Еще немного – и последние капли стекают с крыши. Воздух замирает, долина погружается в тихую тьму. Выйдя из укрытия, я направляюсь к дому Леви. В ушах пульсирует кровь – слова, которые мне нужно сказать, уже клокочут в горле, желая выплеснуться наружу.

Поднявшись на крыльцо, я прикасаюсь к косяку входной двери. И воображаю, как тянутся к ней крохотные ручки, как бегают по деревянному полу крохотные ножки, а от стен звонким, заливистым колокольчиком отскакивает смех. Этот дом может стать семейным гнездышком. Местом, где будут постоянно играть дети, оставляя следы пальчиков на оконных стеклах, а на ковре – травинки, занесенные из сада. Мы с Леви можем создать в этом доме союз, более прочный, чем наша жизнь порознь. И мы можем обрести наше счастье.

Я представляю себе все это так отчетливо, что, повернув дверную ручку и переступив порог, вдруг ощущаю себя частью этого дома, принадлежащей ему. И эта цель весомее всех слов, что я готова сказать Леви.

Я слышу стук его сердца, едва вхожу в дом, – он резко участился при виде меня, и кровь в его венах горячая. Я это чувствую.

– Би? – окликает меня Леви, его голос звучит слабо, глухо.

Он что-то ставит на комод возле лестницы. Должно быть, бутылку с алкоголем, которую припрятывает у себя.

– Мне надо с тобой поговорить.

Я сознаю: Леви расстроен тем, что я выступила против него на собрании – заявила, что ребенку Колетт нужен врач. Но мне необходимо сказать ему кое-что. Открыть тайну, которую слишком долго держала в себе и которую хранить больше не в силах.

Леви, пошатываясь, приближается ко мне. Похоже, он пил. Я понимаю это по запаху приторно-сладкого пота и солоноватой кожи. Прошло несколько месяцев с той поры, как он почал бутылку виски. С минувшей зимы, утопившей всю общину в глубоком снеге и заставившей нас всех испытать, в меньшей или в большей степени, отчаяние. Леви испугался, что зима затянется надолго, весна придет поздно, мы не успеем с посевной, и тогда общине не хватит съестных запасов, чтобы протянуть еще один зимний сезон. Но снег растаял, и весна сменила зиму очень быстро. Чуть ли не за одну ночь.

Леви пьет, когда о чем-то беспокоится, когда мысли уносят его куда-то вдаль, как река – листок, приводнившийся на ее поверхность.

– Ты думаешь, дочка Колетт не выживет? – спрашивает он.

Холодный, равнодушный тон режет мне слух.