– Ей нужен доктор, – эхом повторяю я то, что озвучила на собрании. – Ее сердце бьется очень слабо. Сомневаюсь, что она долго протянет.
Леви подходит ко мне ближе, а потом внезапно садится. Я слышу, как кряхтят под ним диванные подушки. А еще он проводит рукой по волосам, приглаживая их.
– Нам следует подготовить погребальную церемонию, – произносит Леви. – Я поручу одному из людей сколотить гроб, и мы выберем место на кладбище. Надо все сделать быстро, чтобы община оплакала девочку и жила дальше.
У меня перехватывает дыхание.
– Она же еще не умерла, – с трудом выдавливаю я.
– Ты же знаешь, мы ничего не можем сделать.
– Но мы могли бы попытаться.
Вздох Леви сопровождает характерный звук раздраженной усталости, утомленности, которую я не вполне понимаю.
– Мы не можем просто ждать и ничего не делать, – присев на краешек дивана подле Леви, продолжаю настаивать я.
Леви отодвигается, наклоняется вперед, его дыхание горячее и горькое.
– Что значит «ничего»? – резко возражает Леви.
Его жесткие слова ранят, как острые лезвия.
– Речь идет о выживании. О сохранении нашей общины и всех наших жизней.
– Всех, кроме жизни малышки Колетт.
– Да. – Леви отбрасывает все условности и больше не пытается сгладить неприглядную суть своих слов. – Я жертвую одной жизнью ради многих других. Я делаю это ради тебя. Ради всех остальных.
Я слышу трепет воздуха: Леви взмахивает рукой перед лицом.
– Ты знаешь это лучше кого бы то ни было.
Я прижимаю ладони к коленям; хочу отогнать боль, нарастающую за глазами. Мне нужно кое-что, но я не знаю, как его об этом попросить. Мне надо, чтобы Леви протянул ко мне руку, дотронулся до меня, успокоил мысли, скребущие душу. Но он как будто отделен от меня сотней ярдов. Я слышу дистанцированность в его голосе.
– Она еще там, – продолжает он, – за нашей долиной. Ты ведь слышишь, как трескаются деревья. Они сбрасывают с себя кору. Они пропитаны гнилью.
Уверена: Леви видит ответ на моем лице.