— Добрый вечер! — повторила Лизета, и голос ее, как она ни крепилась, все-таки дрогнул, надломился.
— Чего ж мы с вами через порог?.. — проговорила наконец Дайльрозе, отступая в глубину. И протянула руку. — Ведь мы теперь родственники… — После этих слов она как будто даже прослезилась, во всяком случае, указательным пальцем провела по одной щеке, по другой. — Вы тут обождите, я сейчас… — И умчалась куда-то, оставив Лизету в коридоре.
Все говорило о большом торжестве. Вешалки ломились от пальто, и на столике перед зеркалом лежал целый ворох одежды. Аппетитно пахло едой. Оттуда, куда убежала Дайльрозе, доносились нестройные голоса. Значит, там…
Взглянув на эту дверь, Лизета плотнее прижала к груди розы. Сейчас, сейчас к ней выбежит Ивар… Но дверь открылась, и в коридор, будто выброшенный взрывом голосов, выскочил долговязый мужчина, а за ним, плотно прикрыв дверь, появилась и сама хозяйка. Мужчина был седой, узкогрудый, сутулый. Темный праздничный костюм болтался на его тщедушном теле. Потоптавшись немного, рассеянно поглядев по сторонам, он, подталкиваемый женой, подошел поближе и, вымучив на лице улыбку, схватил руку Лизеты:
— Дайльрозе… Карлис Дайльрозе… Очень хорошо, что приехали, Ивар вас ждал. Только вот беда, поздновато. Да, поздновато…
Больше ему сказать было нечего. И они на пару принялись изучать Лизету. Старик Дайльрозе как-то странно смотрел на нее, склонив набок голову, и с лица его не сходило этакое страдальческое выражение. Его жена опять проехалась по щекам кончиками пальцев. Вздохнула. Еще раз смерила гостью с ног до головы и, взяв ее под руку, куда-то повела, потащила, потянула.
Опомнившись, Лизета увидела, что находится на кухне. Просторный стол был уставлен всякой снедью, другой, ничуть не меньше первого, ломился от грязной посуды. На газовой плите булькала кастрюля. Обычная дровяная плита, давно отслужившая свой век, теперь была застелена газетами, а сверху противни с пирогами, с печеньем… Куда ни взглянешь — кувшины, тазы, ведра…
— Уж такая наша материнская доля — заниматься хозяйством… Пока молодые веселятся… Ничего не поделаешь.
До Лизеты голос хозяйки доходил будто издалека. Но как же розы! Должна же она передать Ивару розы.
— Мы поставим их в воду, чтобы не завяли. — Дайльрозе забрала у нее цветы. — Нашей Бените столько нанесли, столько нанесли… Даже места не хватило. Пришлось в ванну складывать. Жаль, завянут, пустая трата денег.
Она разыскала пустое ведро, напустила в него из-под крана воды, потом сунула туда принесенные Лизетой розы. Задвинув ведро в угол, помогла Лизете снять пальто. Повесили его тут же в кухне на гвоздь.
— Горь-ко! Горь-ко!
Можно было подумать, этот свадебный клич доносился с улицы или из соседней квартиры. Дайльрозе прислушалась к нему, затем, разочарованно качнув головой, повернулась к Лизете:
— Знали бы вы, какую дочь мы для вашего сына вырастили! Такую дочь! Она б могла составить хорошую партию — из художников кого-нибудь, певцов или актеров. И вот тебе на — студентик… Из колхоза… А вдруг его ушлют куда-нибудь после института? Что же тогда, разводиться? Вы же сами не захотите, чтобы наша Бенита оставила Ригу, квартиру и все это. — И Дайльрозе-мать очертила рукою круг. — А потом, столько денег на свадьбу потрачено…
Лизета слушала, не смея возразить. Ее сызмальства приучили в чужом доме свои мысли держать при себе. Пришла в гости, нечего хозяйке выговаривать за то, что подливку пересолила, мясо пережарила. Лучше промолчать. А не нравится, можешь уйти…
И Лизета молчала.
— Наша Бенита и на пианино играет. Учителя специально нанимали… Вы знаете, что такое пианино?
У хозяйки как-то странно дернулась щека. Уже в который раз она, как барышник на лошадь, бросала на несчастную Лизету свой оценивающий взгляд: да, не бог весть какие стати, да уж придется взять, ничего не поделаешь. Но сладкой жизни пусть не ждет! И она продолжала изливать накопившуюся досаду, поскольку ей, наконец, попался человек, имевший какое-то отношение к ее несбывшимся надеждам относительно дочери.
— Лиелкая…[2] Неужто не могли подобрать фамилию поизящнее? Как же наша Бенита с такой фамилией в обществе покажется: Лиелкая! Тьфу! Совсем о детях не думаете — в свое время было так легко переделать фамилию на латышский лад… Мы ведь тоже Дайльрозами с мужем не родились… Кто детей своих любит, пойдет ради них на все.
В одном углу кухни что-то скрипнуло, будто там отворили немазаную дверь чулана. Неожиданно скрип этот перешел в кашель, затем в смех. Лизета вздрогнула, обернулась: с табуретки, стоявшей за расшатанным буфетом, поднялась женщина, седая, с накрашенными губами и моложавым лицом.
ebooksa