— Тебе бы только смеяться, — обиделась Лизета. Ей хотелось, чтобы Ивар хоть полсловом пожалел о необдуманном поступке, но, судя по всему, сын и не думал каяться. Она смотрела пристально, очень пристально, желая разглядеть в нем давние знакомые приметы. Но в его чертах было столько нового, чужого, что она усомнилась, сможет ли теперь понять его радости и печали? Что ему нравится, что не нравится? Как ему жилось эти долгие годы, пока в армии служил? Как теперь живется в Риге — он ведь и учится и работает? От всех этих вопросов еще тревожнее становилось на душе у Лизеты. И она сказала с горечью:
— Ты знаешь, как тебя тут не любят?
Ивар отвернулся, уставившись в одну точку.
— Знаю, — ответил он тихо. — Только я не стараюсь понравиться всем. Не хочу всем нравиться!
Сын поглядел на нее с каким-то жестким прищуром. И оттого, каким тоном были сказаны эти слова, от жесткого взгляда Лизету охватило странное чувство, словно опять она стояла под декабрьским дождем, шелест которого временами был слышен и здесь. Она взяла сына за руку и погладила, желая смягчить его, успокоить… Действительно, Ивар как будто отошел немного.
— Виноват я, конечно, — проговорил он мягко. — Надо было раньше вас известить. Написать, самому съездить… Да как-то не собрался. Отвык я от дома…
И оттого, что сын признал наконец за собою вину, оттого, что ей снова припомнились обидные слова, услышанные в этой кухне, от декабрьского дождя — от всего вместе взятого Лизете сделалось так грустно, что насилу сдержала себя, чтобы не расплакаться. Но она подумала, что сейчас никак нельзя плакать, — не для того устраивают свадьбу. Вымучив улыбку, сказала:
— Пора тебе к гостям возвращаться. Иди, иди, ждут тебя…
А сама держала его за руку, боясь отпустить, боясь утратить с таким трудом обретенное чувство близости. Можно было подумать, она только сейчас для себя открыла истину: хоть и стал он чужим, временами непонятным, но так же ей дорог, как и раньше, когда барахтался в люльке и когда озорничал с другими мальчишками.
— Иди, — повторила она.
А в комнате гости кричали хором: «И-вар! И-вар!»
Сын улыбнулся ей той же улыбкой, с которой вошел на кухню, и осторожно высвободил руку.
— Не расстраивайся! — сказал он уже в дверях. — Какой смысл…
Лизета села на прежнее место. Взгляд ее снова уткнулся в груду немытой посуды, и она поспешила отвернуться. Ей показалось, что вся эта грязь и объедки свалены здесь нарочно, чтобы унизить ее. Глаза ее встретились с глазами судомойки — та внимательно следила за разговором матери с сыном, — а теперь, навалившись грудью на спинку стула, в раздумье курила.
— Вот это, я понимаю, мужчина! — наконец сказала Анныня. — Мальчик стал мужчиной. Как в такой день не вспомнить свои восемнадцать лет! Только жаль, далеко они, ни в какую подзорную трубу не увидишь. Эх-хе-хе… Нравятся мне молодые парни! Есть в них что-то такое… Как бы сказать… Лихость! Как у моряков дальнего плавания. Когда такой посмотрит на тебя своими серыми глазами… Бог ты мой! — Тут судомойка сообразила, что подобные разговоры гостье не по душе, и нахмурилась. — Ну, чего разохались? Лучше б выпили за здоровье сына. Что, налить?
Лизета отказалась, и тогда она налила себе из бутылки, спрятанной под столом.
Свадебный пир продолжался. Теперь там затянули песню. Хор получился не очень слаженный — как бывает, когда поют случайно собравшиеся люди, — но все недостатки певцы возмещали громогласностью и усердием. Тут в дверях показался сам хозяин, и следом за ним, словно девятый вал, накатила песня, так что обе женщины невольно переглянулись, при этом Анныня подняла кверху большой палец — дескать, все как надо. Так на свадьбе полагается.
— Тебе что? — спросила она брата. Тот приподнял пустые графины.
— Давай помогу, — предложила Анныня, но хозяин как-то боком обошел ее.
— Все так нахлестались, что хорошее вино жаль на них переводить, — сказал он. — Нюх-то все равно по-отшибло.
ebooksa