– «…А что, если, вздрогнув неправильно, задумчивая всегда, иголкой своею заржавленной уколет меня звезда?» Знаешь, милый, это Мандельштам. – Лера тяжело вздохнула. – Эти строки больше всего мне поясняют суть предопределения и связи с ним звезд… Вздрогнет звезда – и согласно предопределению в человеческое сердце вонзится заржавленная иголка…
Лера с печальной улыбкой протянула свои ладони Брагина, и он привычным взглядом увидел на ее лице, в затуманенном взоре ее изумрудного цвета глаз знакомую ему тайную печать, а внимательно вглядевшись, в линии ее правой ладони, заметил, что линия жизни, то исчезает, то снова появляется…
– Чертовщина какая-то… – пробурчал Брагин себе под нос и уже яснее и громче задал вопрос. – Если бы только знать, как и когда предопределение одних ведет к спасению от смерти и добру, а других к гибели и злу?..
– Вот на этот раз ты, милый, попал в самую точку… – Лера порывисто схватило руку Брагина и притянула к себе. – Неужели ты не чувствуешь то, что мы, я и ты, прикоснулись именно сейчас к тому, что нам предопределено, на роду написано… Я вижу, что-то сильнее меня и тебя толкает к тому, чтобы испытать нас – или, или… Можно попытаться избежать испытания, отсрочить его… Но, даже позабыв о существовании такой сложной математической науки, а только имея о ней самое приблизительное представление – я имею в виду теорию вероятностей – то, что вынуждает ехать в Коктебель, уже не поддается рассудку… Это невероятно – мы же с тобой чего-то знаем и понимаем в математике, в законах вероятности…
– Так… – кивнул головой Брагин. – Только стоит ли испытывать судьбу?.. Вулич с Печориным зарвались в испытаниях…
– Но их пример другим, то есть нам наука… – жарко выдохнула Лера. – Даже если внутренним зрением увидеть невольно нечто страшное или неприятное для нас будущем, то это только подталкивает лично меня к тому, чтобы на развилке времени, где, казалось бы, все уже предопределено, сделать свой внутренний свободный выбор… Вот и все… Как просто… По закону внутренней свободы выбора не развязывать узлы предопределения – а разрубить их одним махом. То не вызов судьбе, наоборот, довериться на развилке времени своему свободному выбору – выбрать судьбу. И тогда все позади. Недаром мы так долго плутали в треугольнике: я и Игорь, я и ты… Я не говорю о четырехугольнике, потому что, догадываюсь, что воспоминание о семье, твоих детях, тяготит тебя гораздо больше, чем меня…
– Мы же договорились, что… – пробормотал Брагин в сильном возбуждении с судорожно сжатыми кулаками. – Не надо о семье, детях…
– Прости, прости… – Лера пылко поцеловала его в щеки и уголки губ, которые Брагин отводил от ее горячих губ. – Но только в Коктебеле, раз нас, точнее, меня туда тянет невероятной силы магнитом… Только там мы покончим раз и навсегда и с тиранией проклятия, и с горечью предопределения, которые часто сливаются в одно целое и тиранят нас… Помнишь, как у Лемма в «Солярисе» мыслящий океан, который обитатели космической станции облучают, материализует в памяти их кошмары их прошлой земной жизни… У каждого обитателя свой кошмар, предопределение, которому они, герои, не властны противостоять… Помнишь, как одному доктору тоже являлась толстая негритянка… – Лера снова порывисто стала целовать Брагина в губы, страстно шепча. – …Я хочу так же избавиться от своего кошмарного комплекса… – Она подумала о Игоре, Гарике, но не произнесла вслух эти презренные имена в мгновения откровения. – …Со всем, со всем-всем, что было до тебя… Пусть даже, что ты чего-то читаешь на моем лице, и ужасаешься, как Печорин читающий печать гибели на лице моего предка Вуича… Пусть все так… Мы должны на развилке времени выбрать свой путь, обрести истинных себя, иначе мы потеряемся в тенетах времени, что бы не предпринимали потом… Предопределению никто не властен был противостоять – ни Вулич, ни Печорин… Ведь через какой-то мизерный срок после событий «Фаталиста» он тоже умрет – от болезни, от несчастной любви, неизвестно – но умрет быстро после того, как он тоже бросился на протрезвевшего казака, который по пьяни зарубил моего предка-родича Вуича… А мы сможем на развилке времени всех обставить… И убежать – к себе истинным и очищенным…
– Не надо себя накручивать, – чуть не крикнул на пустой набережной Брагин, но сдержался, переходя на шепот, – хватит, милая, так ведь не ровен час – и заиграемся….
– Может, я к ревную тебя гораздо больше, чем ты меня… А я хочу быть с тобой, вопреки всем обстоятельствам… Я еще тебе все должна рассказать… Но только в Коктебеле, на Карадаге… – Страстно шептала она и целовала, и целовала его. – …Мы на нашей развилке времени избавимся от наших кошмаров… Взаимных оскорбительных фантомов… Так мы очистимся для новой любви, понимаешь, более чистой, глубокой и возвышенной… И никогда о прошлом кошмаре не вспомним… Перейдем через прошлый кошмар, перешагнем в Коктебеле через него, как тот же Печорин… Помнишь?..
– Да, Печорин спокойно и непринужденно перешагнул через зарубленную толстую свинью… – сказал Брагина, подумав почему-то, что так действительно проще ему стереть в своей памяти все, что мучит и тиранит его, ее.
Они купались в ночном спокойном море… Целовали и ласкали друг друга, как никогда, нежно и неистово… И плыли и плыли в черноту, касаясь во время гребков ладоней друг друга… Когда, заплыв далеко-далеко, решили возвращаться на огни берега, своего пляжа, Лера попросила его о чем-нибудь рассказать, соответственно текущему и быстро утекающему мгновению, мину жизни. И он не нашел ничего лучшего, как вернуться к теме предопределения, предварив эту тему ответом на вопрос любимой – как же ученые относились к такой несерьезной науке, даже лженауке – астрологии…
Начав с Нострадамуса, Брагина быстро перешел к великому астрономическому светилу Кеплеру – тому самому Кеплер, которому наука обязана установлением точных законов планетных движений. Брагина, глядя то на звезды, то на плывущую с ним Леру, нес с какой-то дикой радостью веселую чушь, мол, Кеплер не только верил в астрологию, но и сам занимался составлением гороскопов и защищал это искусство против нападок более просвещенных ученых. Кеплер пользовался известностью и непререкаемым научным авторитетом, как астроном и составитель удачных астрологических предсказаний, хотя некоторые утверждали, что он сам в них не верил, а занимался изготовлением гороскопов как средством к заработку. Именно Кеплеру приписывают – «предостережение некоторым», чтобы они при легкомысленном отбрасывании звездословного суеверия не выбросили ребенка вместе с водою из ванны и тем не повредили бы своей собственной профессии». А еще Брагина вспомнил для Леры, что Кеплер даже при удачных астрологических предсказаниях, как и всякий трезвый ученый, был холодным циником, раз способен отзываться об астрологии весьма презрительно: «Астрология есть такая вещь, на которую не стоит тратить времени, но люди в своем безумии думают, что ею должен заниматься математик… Астрология есть, конечно, глупая дочка, но, Боже мой, что бы стало с ее матерью астрономией, если бы она не имела этой дочки; ибо и вообще математические доходы астрономии так невелики, что мать наверно страдала бы от голода, если бы дочь ее не зарабатывала что-нибудь».
Глава 24
Они смеялись, целовались и дурачились в теплой воде… И плыли, плыли… И Брагин снова, отфыркиваясь говорил о предопределении, как об одном один из узловых труднейших пунктов религиозной философии, связанный с вопросом о божественных свойствах, о природе и происхождении зла и об отношении благодати к свободе выбора – о столкновении учений святого Августина Блаженного и христианского монарха Пелагия… А Лера, едва услышав имя блаженного Августина, вторила ему на свой лад, со своим пониманием предопределения любви, что очистившись и трансформировавшись на развилке времени в новое качество любви и верности, они станут, наконец-то нравственно свободными личностями, преодолеют свое упорное и нераскаянное пребывание во зле сотворенном и даже несотворенном… И все будет прекрасно в их жизни… Непременно будет…
А Брагина, вспомнив свои юношеские увлечения религиозной философией и мрачным гением Лермонтова, плыл и говорил, что в Риме аскет Пелагий был поражен греховной безнравственной распущенностью как мирян, так и клириков, оправдывавшихся перед ним немощью человеческой природы перед неодолимой силой первородного Адамова греха. Против этого Пелагий выступил с утверждением, что неодолимого губительного греха не бывает: если он есть дело необходимости, то это не грех, если же дело воли, то его можно избегнуть. Пелагий учил, что человек, даже по своей несовершенной природе все же добр. Действием своей свободной воли, по свободному выбору он может уклоняться от добра, правда такие уклонения, накапливаясь, могут стать греховным навыком и получить силу как бы вторичной человеческой природы. Только и в этом не будет по Пелагию ничего непреодолимого для несовершенного человека, поскольку свобода воли не может быть потеряна разумным существом. Потомку человек всегда может успешно бороться с грехом и достигать праведности, особенно после того как Христос своим примером земной жизни и смерти с последующим воскресением и вознесением ясно показал путь к высшему благу. Бог по Пелагию не требует невозможного от человека… Следовательно, воскликнул Брагин, коснувшись теплого плеча Леры если человек должен, то он и может исполнять заповеди Божии, запрещающие злое, повелевающие доброе и советующие совершенное…
Лера долго плыла молча, не высказывая своим молчанием отношения к религиозному спору Пелагия и блаженного Августина с подводными камнями. Пелагий, говорил Брагина, считал, что идея абсолютного предопределения впервые была обозначена у блаженного Августина, дававшего человеческой воле, свободе выбору такое широкое значение, при котором не оставалось места не только действию, но и предвидению со стороны Божества. А Пелагий исказил мнение блаженного Августина тем, монашеский аскетизм и духовные упражнения поставил на второй план после свободы выбора человека…
– Формулу человеческого бытия придумал Пелагий, переиначив по– своему блаженного Августина… – шумно выдохнул Брагин. – Человек спасается через постоянную внутреннюю работу над своим нравственным совершенствованием. Человек сам спасается, как сам и грешит… Потому нет априори и апостериори никакой реальной силы греха, переходящего на потомков Адама – Вулича, Печорина, нас с тобой. – И про себя подумал: «С моей несчастной погибшей женой, с твоими, любимая женихами и бойфрендами… Ты достойный потомок фаталиста Вуича-Вулича…»
– Выходит, Августин Аврелий и Пелагий сомкнулись вместе со спорщиком Печориным – нет предопределения?.. – медленно произнесла, в ритм своим спокойным сильным гребкам.
– Не совсем так, милая… – выдохнул Брагин, прикасаясь во время своих гребков к ее ладонями. С одной стороны, у блаженного Августина Аврелия идея первичности предопределения проявляется, именно у блаженного, почти юродивого, как реакция против утверждения Пелагия, дававшего человеческой свободе выбора такое широкое значение, при котором не оставалось места не только действию, но и предвидению со стороны Провидения Высших Сил Божества. Но, с другой стороны, учение Августина Аврелия, с отрицанием участия человека в деле собственного спасения и с безусловным предопределением, казалось и блаженному святому слишком мрачным и безотрадным. Потому Августин Блаженный пошел на некоторые смягчительные оговорки, говоря об абсолютном не столь жестоком предопределении – к непременной гибели, злу, а не к добру и спасению… А по мне, милая, все имеет цену перед Богом, поэтому даже несовершенный слабый человек, тем более с комплексом первородного греха и после своего падения способен делать добро… Ты так не считаешь?..