Брагин опять улыбнулся своим мыслям. Вчера около полуночи он часа два простоял в небольшой толпе доброхотов-ценителей черного джаза неподалеку от своего отеля на улочке, где негры-инвалиды устроили свой импровизированный «джэм-сейшн». Безногий, нездоровый в своей рыхлой полноте, негр сидел на низеньком топчане и наяривал на клавишных, ему подыгрывал на фисгармонии его напарник, хромой, бритоголовый метис. Они распевали на пару немудреные песенки в стиле «госпелс и спиричуэлс», растягивали мелодии и темы завораживающими, закольцованными повторами и выверенными неожиданными отступлениями от основной музыкальной темы, варьировали темп, тембр, импровизировали, гипнотизируя толпу волнами щемящей черной грусти.
В перерывах между темами черный мальчишка, что был у них на подпевках, снимал с безногого музыканта за клавишными шляпу и обходил толпу. Собирал небольшой гонорар из даймов, четвертаков, долларовых купюр, чтобы продлить «сейшн» хоть еще на один полуночный блюз. Из всех белых слушателей Брагин к полуночи оказался в одиночестве в поредевшей толпе негров и метисов. Странная сила полночного блюза сплотила черных музыкантов и слушателей, негры кучковались и распевали хором с внутренним напором ритуальные песни для своего куражного настроя, для вызова, если надо, всему городу или всему миру. Им не нужны были уже жалкие деньги, и мальчишка уже никого не обходил со шляпой. На этом музыкальном пиршестве свинга среди обретших вдохновение ночи маргиналов Фриско Брагин почувствовал себя лишним и одиноким. Он готов был вывернуть все свои карманы, лишь бы подольше слушать и слушать эту музыку, эти голоса. Но музыканты явно показывали, что не нуждаются в гонораре этого залетного белого мистера, что поют уже не для него и не ради его денег – ведь не в деньгах счастье – они поют для чего-то иного, возможно, только ради своего куражного настроя, только для своих, черпающих вдохновение из черного маргинального блюза. И, вообще, пошел ты, «хрен с горы» в большую задницу со своим любопытством, жалостью и долларами в кармане. Отойди, непосвященный, мы свингуем. А хочешь приобщиться к тайне ночного блюза, так стой с открытым ртом, не рыпайся, замри и не дыши – тут ночная тайна маргиналов Фриско, мы играем блюз, мы свингуем.
Почему Брагин вспомнил пригодившееся ему словцо – сuckold – возможно, потому что в своём роскошном номере он, просматривая каналы по кабельному телевидения, нарвался на канал фривольного содержания. Главным разделом этого фривольного канала было чисто порнографическое наполнение, якобы, с благородной целью спасти брак и семью для супругов, состоящих в многолетнем браке и потерявшим друг к другу физическое влечение. Выход один: деньги и сuckolding, приводи, муж за деньги «наёмного работника», желательно безработного негра с десяти-дюймовым членом, создавая «рабочие места», подсматривай в щелку за женой и любовником. Это поначалу, а потом и сам, муженёк, принимай активное действо втроём, вживую и на супружеском ложе. Плати любовнику-негру бабки за работу, за просвещение и плотские радости с супругой, и жене всё это в охотку, и никакой латентной импотенции супруга. А для развития и закрепления успехов на сексуальном фронте укрепления разрушающегося брака, можно и углубить отношения посредством бисексуального опыта. Все довольны, супруги, дети, семья сохранена и афроамериканцы в теме…
Брагин мысленно поблагодарил за изобретательское устройство своего мозга, как-никак у него вовремя приходят в мозг нужные слова и понятия, всё моментально ставится на место и позволяет овладеть любой ситуацией, любыми самыми негативными обстоятельствами. К тому же естественное общение на иностранном языке «безо всякого языкового барьера». Будучи в Германии, Брагин заставил себя думать сначала на английском языке, потом – как-никак он в Германии – мыслить на немецком. Ведь в школе изучал этот язык. И на немецком языке заговорил, и на английском, само собой, свободно врубаясь в разговоры, в те же телеканалы.
Интересно, оказывается и человеческое общение с иноземными соплеменниками, и случайная информация, которая мгновенно и естественно выхватывается из мозга – легко и автоматически, как сuckold» – и он уже думал о своих чисто математических и программных алгоритмах и приложениях численного моделирования, оптимизации сложных систем с противоречивыми параметрами. Раньше для оптимизации и идентификации параметров он использовал асимптотические методы с азами теории плавного возмущения. Переход от технологического к физическому в многомерном рассмотрении должен быть естественным, как в «шоковом» отклике на сuckold… С автоматизацией он уже расправился в своём программно-алгоритмическом комплексе, а в естественность должна быть включена «шоковая» оптимизационная программа с прорывными численными методами оптимизации частоты сетки точность-сложность дифференциальных уравнений в частных производных. Вот об этом когда-то пытала Брагина юница Лера в Дивноморске, Брагин вспомнил о ней внутренне смягчился: как было, оказывается близко решение естественной оптимизации и дикого сокращения затрат памяти и машинного времени – как отклик на шокирующий «сuckolding». Он и дал совет юнице использовать симбиоз асимптотики и шокового возмущения в алгоритмах оптимизации.
Глава 28
А летчики продолжали чудить в небе Фриско, теперь уже кувыркаясь и делая какие-то замысловатые воздушные па на больших высотах. Баловням праздника, баловням американской мечты легко удавались пируэты, петли, скоростные ритмичные перевороты «на спину», «на бок», «на живот». Они своей яростною скоростью, легкостью маневра, бесстрашным всесилием наверху как бы насмехались надо всем, что приковано к земле, ко всему нелетающему, ходящему, ползающему. Для них, вероятно, все внизу были маргиналами, раз не способны взлететь, раз не в состоянии вырваться из оков земного тяготения, раз обречены на земные тяготы и заботы без надежды сорваться в небо, удивить и почудить в воздухе под солнечными утренними лучами. Ведь многое в этой жизни ходящих, прогибающихся, ползающих на брюхе под солнцем – тщета… Летчики подчеркивали с позиций настоящих небесных маневров, высоты и скорости земную тщету, ограниченность, затхлую предопределенность всех нас внизу, независимо от принадлежности к имущим или маргинальным кланам. Для них мы все едины – и вон тот миллионер, подъехавший к пирсу на лимузине с роскошной пышногрудой блондинкой в бриллиантах, и вон тот беззубый бродяга с обнаженными желтыми грязными протезами вместо ног, протянувший за подаянием толпе стакан из-под кока-колы. Летчики ближе к небу, к космосу, а перед небом, космосом всё едино, что год, что десять, что сто, что тысяча – всё одно мгновение с разными земными жизнями, судьбами богатеев и маргиналов…
Брагин, убыстряя шаг, шел по пешеходной дорожке вровень с трусящими бегунами вдоль побережья к чудесному висячему мосту «Золотые ворота», над которым только что пронеслась очередная тройка синих истребителей. Истребители были дьявольски хороши в фантасмагории шоу, но Брагин в который раз задавал себе, и мысленно тем бравым американским летчикам вопрос: «Слабо иль не слабо промчаться под этим мостом пятеркой «пузом вверх» на сверхзвуковой скорости на ваших синих птицах, как сделал это когда-то несколько раз в тридцатых годах на допотопном по нынешним меркам, испытываемом самолете ваш летучий русский собрат Валерий Чкалов?»
С точки зрения здравого смысла – это абсолютно безумный, даже глупый, хулиганский поступок… Но его запомнили, потому что он был и удался, потому что был продемонстрирован класс аса… Неужели еще никто из американских летчиков не пролетел под этим мостом «Голден гейт», тем более пузом вверх, в составе трио, пятерки? Или все же слишком законопослушны и напуганы штрафными санкциями летчики-свободолюбцы? А если нет, не летали вверх пузом под мостом, если вы не свободны в поступках, и не слишком всесильны в своем мастерстве и космической удаче, не когда-нибудь абстрактно, а прямо сейчас, в сей же миг, то такие ли мы все внизу маргиналы, желающие лицезреть чудо, а не банальные пролеты в строю? И такие ли вы всемогущие перед таинством следующего мига вечности?..
Он прошел туда и обратно по сказочному висячему мост «Голден гейт». Из любопытствующих пешеходов ему на удивление никто не встретился. На высоте моста царил пронизывающий ветер океанского залива… Но не ветер был причиной отсутствия пешеходов над заливом. Американцы явно отдавали предпочтение передвижениям на автомобилях пешим прогулкам по мосту – потому и толстяков и страдающих от ожирения пруд пруди… Встречные потоки машин в оба конца моста были плотными и стремительными. Америка в этот ветреный день по-прежнему мчалась «делать деньги». И эту Америку, делающую деньги, не интересовали ни безденежные маргиналы, ни летчики, презирающие с высоты своих полетов земные ценности опасной и великой страны «желтого дьявола».
Возвращаясь под вечер назад с моста в сторону пирсов, Брагин решил зайти в один из музыкальных клубов. Уж больно призывно из его распахнутых окон на втором этаже несся старый добрый рок-н-ролл середины-конца пятидесятых. Но пока он устраивался за отдельным столиком в уголке полупустого зальчика, пока ждал официантку, трое белых музыкантов группы, сыграв под финиш парочку коротеньких старых хитов, под хиленькие аплодисменты, неожиданно стали быстро собираться и чехлить свои инструменты. «Вот досада, – пронеслось в мозгу у Брагина. – Только пришел – и на тебе». На афишке он успел прочитать, что до конца выступления группы в этом клубе оставалось еще 10 минут… Но ведь настоящие музыканты после завершения программы играют еще «сейшн» под аплодисменты посвященных… А здесь ни тебе аплодисментов настоящих, ни истинных ценителей рок-н-ролла, ни «сейшна». Или рок-н-ролл уже не владеет, как некогда сердцем и душой Америки?..
«Впрочем, Фриско – еще не Америка, да и Америка – совсем не Фриско» – Брагин вспомнил слова «утреннего летчика», помогшего своим присутствием и участием уладить возникший конфликт с негром, вспомнил вчерашние полуночные блюзы на мостовой – и у него немного улучшилось настроение после облома с рок-н-роллом… Он почувствовал легкую физическую усталость – все же весь день на ногах – и острое желание перекусить. С раннего утра у него не было ни крошки во рту, во время восхитительного путешествия к фортам Фриско и к висячему мосту, потом назад, увлекшись, надолго прогнал чувство голода. Но голод именно сейчас дал о себе знать зловещим урчанием желудка в опустевшем притихнувшем клубе, где только что отыграли свои классические рок-н-роллы и тут же сбежали от недостатка аплодисментов музыканты… К тому же в клубе подавали только пиво и спиртное, кормить чем-то существенным Брагина никто не собирался.
Он стал неторопливо подниматься со своего мягкого удобного креслица за столом, и вздрогнул от неожиданности в этом месте русской речи… И не просто русской речи. За приветствием на родном языке последовало его полное имя и отчество… К нему подошел некий господин и протянул для рукопожатия руку… Конечно же, он узнал этого господина… Это был Боря Фрейгин – «Петрович»…
Когда-то давным-давно аспиранты Брагина уважительно величали Фрейгина «Петровичем», больно трудно им давалось его отчество – то ли Пинхасович, то ли Пейсахович. По настойчивой просьбе самого Фрейгина и Брагин перестал называть коллегу Борисом Петровичем. Перешел на – «Борис, Боря», и в то же время был с ним «на вы». У них сложились неплохие рабочие коллегиальные отношения. Петрович вслух высоко отзывался о работах Брагина, персональных и совместных с аспирантами, просил посылать ему копии только что вышедших и выходящих статей, издаваемых научных монографий и учебных пособий, в ответ присылал свои оттиски и препринты. Брагин уже тогда обратил внимание, что большинство статей Петровича, одного и с соавторами, широко публиковались в международных журналах на английском языке. Брагин со своими аспирантами тогда и мечтать об этом не мог. Для таких публикаций требовались помимо актов экспертизы по месту работы куча разрешительных писем из различных ведомств и министерств – все-таки они работали по заказам оборонки… Во времена перестройки, в Эстонии, куда со временем перебрался Петрович, все это уже тогда было значительно проще. Даже аспиранты Брагина заметили, что амбициозный Петрович перестал публиковаться в советских научных журналах, только на английском языке, и только за рубежом. Беззлобно шутили: «Намылился Петрович. Но все равно хочет хлопнуть громко дверью, защитив докторскую диссертацию через свое международное признание».
Последний раз они с Брагиным виделись семь лет тому назад на Балтийской конференции по электронике в Таллинне. Тот там сначала работал в местном академическом институте кибернетики, потом на кафедре Таллиннского политехнического института, а в Эстонию переехал из Ленинграда, где ему, как он жаловался на каждом углу, перекрывали кислород с докторской диссертацией, туманно намекал, что «военная мафия из почтовых ящиков» пока сильнее «их ученой мафии». Хотя ни сам он, и никто из слушавших его научные стоны, не мог определить, что такое «ученая военная мафия», и что такое «их мафия». В Таллинне ему почему-то тоже не удавалось выйти на защиту докторской, говорили, что после неудачной предзащиты он заметался, засуетился, подал документы на выезд еще «до путча», а потом и вовсе стремительно исчез, то ли в Европе, то ли в Австралии, то ли в США. Будучи доцентом, эсэнэсом, Петрович широко публиковался в зарубежной научной периодике, но как только эмигрировал, имя его мгновенно исчезло со страниц западных журналов.
Исчез Петрович, казалось бы, раз и навсегда, как говорят в таких случаях, «с концами», в затягивающую всех эмигрантов из республик бывшего Союза воронку времени… Исчез – чтобы через столько лет вдруг, из ничего, материализоваться перед глазами Брагина в пустом джазовом клубе Фриско…
Старые времена, старые дела, старые проблемы, все это так бесконечно далеко – столько изменений, столько потрясений. Нет той страны Советов, нет старого Ленинграда, до Таллинна добираться так же далеко и долго, как и до Фриско… И вот уже во Фриско насквозь прокуренный Петрович, осунувшийся, с желтинкой печеночника на лице, на правах радушного хозяина тянет сильно оголодавшего Брагина за руку:
– Я знаю одно славное местечко неподалеку от причала… Там такой фантастический лобстер… Ты пальчики оближешь… А винцо – шик, блеск, красота… Не чета нашим с тобой дегустационным залам молодости…
Он уже с Брагиным «на ты», а когда– то просил того быть оппонентом его докторской, если пройдет предзащиту… Не любил Брагин оппонировать, уж больно «суров, но справедлив» он был к защищающимся докторам… Честно сказал тогда – тэт-а-тэт, в глаза Петровичу – что по всем известным ему публикациям того, что на русском, что на английском, а они работали по близкой Брагину проблематике – нет еще докторской, не вытанцевалась, еще дожать немного надо, чуть-чуть… Не стал Петрович дожимать, даже чуть-чуть – свалил за бугор, намного всех опередив… Когда еще из России Ельцинской мозги яйцеголовых потекут?.. А Петрович сработал на опережение – чтобы сорваться раньше всех и урвать побольше прочих…
А во Фриско с места в карьер он дружески напомнил Брагину, что докторская тому нужна была тогда в бывшем отечестве для продвижения по служебной карьерной лестнице. В Америке он давно уже «доктор» с его защищенной в Ленинградском университете кандидатской диссертацией. Мол, у всех, и у него тоже, сейчас совершенно другое чувство времени и совершенно другие решаемые проблемы. Вот та же проблема, например, выбора лобстеров на веранде кафе под приятное калифорнийское сухое винцо – это же очень серьезная проблема, ее же надо решить… Тем более он сам здесь во Фриско всего несколько недель, сам еще не отведал настоящих калифорнийских лобстеров… К тому же он сам только что переехал с Востока Штатов на Запад устраиваться на новую работу… Скоро новое интервью – так здесь называют собеседование – перед приемом на работу в одну нехилую электронную фирму в Кремниевой Долине, рядом с Фриско… А до этого сменил несколько фирм в Европе, Южной Корее, Австралии, и тэдэ и тэпэ…