Теперь стрелы посыпались со стороны русских всадников. Особенно тяжко приходилось знаменосцам в третьем ряду построения, над которым висели тяжелые от воды стяги. Но знаменосцы, подняв щиты над головой, держались. Впереди них Бату с тремя тысячами всадников бросился в самую гущу русского войска.
Субудай с холодным удовлетворением подмечал, что молодому военачальнику для выполнения задачи достает и выдержки, и храбрости. Клин должен был послужить одной цели. Субудай наблюдал, как всадники стрелами пробивают в рядах русских брешь, а затем копейщики раздирают и углубляют ее. Светловолосый князь мечом указывал на них, что-то крича своим дружинникам, а тем временем нукеры Бату, побросав обломанные пики, уже выхватывали мечи из добротной стали. Лошади и люди безжалостно срубались, но натиск монголов не ослабевал. Прежде чем потерять Бату из виду в общей дерущейся орущей массе, Субудай увидел его погоняющим коня на самом кончике этого обагренного кровью острия.
Бату, вскипая азартом, полоснул мечом по орущему бородатому лицу, отделив челюсть от головы. Рука, державшая меч, болела, но кровь зажглась лихостью, – кажется, вот так бы и сражался без устали весь день. Со стороны на него сейчас наверняка смотрит Субудай – безжалостный расчетливый стратег; орлок Багатур, которому поступиться людьми ничего не стоит. Что ж, пускай старик поглядит, как сражаются истинные воины.
Ударные минганы Бату врезались в русское войско, продираясь к князю, что красовался среди длинных стягов. Этот светловолосый витязь в серебристых доспехах иногда мелькал в поле зрения. Он знал, что монголы своим отчаянным усилием пытаются до него дотянуться, ударить по горлу, но гордость призывала его ответить натиском на натиск. Как раз на это и рассчитывал Субудай.
Бату был посвящен в его планы. Незадолго перед этим броском Субудай сам изложил ему свой замысел. Бату должен был рваться вперед до тех пор, пока не начнет сказываться численное превосходство русских. Только тогда, и никак не раньше, ему надлежало начать пробиваться назад. Юноша горько усмехнулся. В этот момент изобразить панику и вправду не составит труда. А дальше – ложное отступление сминает монгольский центр, который обращается в якобы беспорядочное бегство. Стремящаяся вдогонку конница неприятеля начнет втягиваться вглубь между флангов, состоящих из пехотинцев, все больше растягиваясь. А затем челюсти сомкнутся. Если кто-то вырвется из ловушки, их с обеих сторон встретит резерв Хачиуна, сейчас спрятанный в густом лесу в двух милях отсюда. Замысел, надо признать, хороший, при условии, что пехотинцы сумеют удержать фланги. И если он, Бату, среди всего этого уцелеет.
Ударом слева, отсекая кровавый кусок лошадиной морды, Бату вспомнил пристально-строгий, с вызовом взгляд Субудая, когда тот отдавал приказ. Бату тогда не выказал клокочущего внутри гнева. Разумеется, для этой задачи Субудай выбрал именно его. Кто еще все эти долгие месяцы был у военачальника неизменной занозой под ногтем? Выслушивая затем задание, тысячники Бату негодующе переглядывались меж собой, но все как один пошли за своим темником по доброй воле. Биться бок о бок с внуком Чингисхана – что может быть почетнее?
Бату вновь охватила ярость при мысли об их преданности, что растрачивалась впустую. Как далеко они продвинулись вглубь рядов противника – на двести шагов, на триста, больше? Враги кишмя кишели вокруг: мелькали булатные мечи, щиты отражали его удары. Мимо лица свистели стрелы. Доспехи на дружинниках были в основном из кожи, и остроты клинка Бату хватало, чтобы прорубать их ударом наотмашь или даже пронзать на скаку, краем глаза удовлетворенно замечая, как враг корчится, хватаясь за окровавленные ребра. Бату уже перестал понимать, как долго минганы прорываются сквозь плотные ряды конников, все дальше и дальше от безопасности, от своих туменов. А ведь еще надо выбрать единственно верный миг. Если отступить слишком скоро, русские могут почувствовать подвох и просто сомкнут сзади свои ряды. Небольшое промедление – и порядком измятых воинов для изображения ложного отступления останется уже недостаточно. Люди решились пойти за ним в пасть зверю – не из-за Субудая, а из-за него самого, потомка великого Чингисхана.
Чувствовалось, что натиск замедляется, что воины вязнут. С каждым шагом русских витязей с боков становилось все больше, а линия наступающих все сужалась, застревая, как иголка в теле. В сердце змеиным жалом уже трепетал страх. Схватив щит из кожи и дерева, Бату левой рукой дернул его к себе, а правой через открывшийся зазор рубанул того, кто им прикрывался. Клинок он обрушил со всей злостью, а затем еще наддал рукоятью, так что враг вылетел из седла с кровавой кашей вместо лица.
В одном ряду с Бату держались три воина, а сам он еще на четыре шага продвинул свою лошадь вперед, убив кого-то, чтобы расчистить себе место. И тут один из троих кувыркнулся из седла со стрелой в горле, а его лошадь с испуганным ржанием взвилась на дыбы. Может, время? Да, пожалуй. Или все-таки нет? Бату огляделся. Достаточно ли сделано? Не окажется ли, что он вернулся слишком рано, и, главное, не ждет ли его суровый взгляд Субудая? Уж лучше смерть, чем его немилость: мол, не справился, проявил слабость.
Как все же непросто смотреть в глаза человека, знавшего Чингиса. Как стать достойным памяти великого хана? Дед, покоритель и создатель державы, о Бату ничего не знал. Отец, что державу предал, был убит на снегу, как собака. Время пришло.
По защищенному рукаву Бату вскользь ударил меч. Вреда он не причинил, а юноша в ответ отсек обидчику руку; запекшейся крови на пластинах панциря стало теперь еще больше. Всюду раздавались вопли. Лица русских покрывала бледность – не то от гнева, не то от страха. Их тяжелые щиты были утыканы монгольскими стрелами. Думая начать отход, Бату стал поворачивать лошадь и в эту секунду через неприятельские ряды углядел того самого князя, который невозмутимо смотрел на него, держа наготове поперек седла огромный меч.
Сам Субудай явно не ожидал, что острие вонзится так глубоко. Между тем люди Бату уже приготовились к отступлению. На темнике хотя и не было никаких знаков отличия, которые делали бы его мишенью для каждого русского лучника, воины смотрели на него, с риском для жизни поворачивая в его сторону головы. Сейчас русские не сводили глаз со сражавшихся туменов; кое-кто уже готов был с победным воем погнаться за отступающими, как только монголы обратятся в бегство. Но Бату рассчитывал, что его люди прорвутся, бросившись назад. Кто бы мог подумать, что острие замрет возле самого русского князя?
– Не отступать! – набрав полную грудь воздуха, рявкнул Бату своим.
От удара каблуками в бока лошадь под ним встала на дыбы и передними копытами вышибла щит из сломанных пальцев дружинника. Бату, неистово размахивая мечом, рванулся в образовавшуюся брешь. Что-то ударило его в бок, он качнулся в седле, внезапно почувствовав боль, о которой он, впрочем, тут же позабыл, даже не взглянув, серьезен ли удар. Он сейчас видел лишь то, как светловолосый витязь поднимает щит и меч, а рослый конь под ним грызет удила. Как видно, при столь явном вызове у князя взыграла кровь и он решил не ждать. Оттеснив конем своих щитоносцев, витязь рванул навстречу.
От возбуждения Бату издал яростный вопль. Он не был уверен, что ему удастся прорваться сквозь плотные ряды заслона, но князь сам протиснулся вперед, чтобы лично остановить дерзкого конника. Свой меч князь занес над плечом. Лошади сошлись вплотную. Правда, кобылица Бату устала и уже получила немало ударов, прорываясь сквозь неприятельский боевой порядок.
Бату, памятуя о словах Субудая насчет слабостей латников, тоже занес меч. Светловолосый бородач оказался настоящим великаном, неудержимым и закованным в сталь. Но при этом на нем не было шлема, а Бату был молод и проворен. В тот момент, когда русский булат рубанул сверху вниз с силой, способной развалить пополам всадника вместе с конем, Бату дернул свою лошадь вправо, увернувшись от убийственного меча. При этом он, потянувшись, вжикнул плашмя, намереваясь почесать князю бороду, а если точнее, то погладить под нею горло.
Но клинок лишь чиркнул по металлу. Бату ругнулся. Отлетел клок бороды, но сам князь оказался невредим, хотя и потрясенно взревел. В общей толчее лошадей прибило друг к другу так, что не было возможности разъехаться, при этом оба всадника оказались друг к другу боком – левым, наиболее уязвимым. Князь снова занес меч, но в сравнении со своим легковесным противником бородач оказался чересчур медлителен и тяжел. Не успел он нанести удар, как Бату трижды ударил его по лицу, поранив щеки и частично отрубив челюсть. Князь ахнул, накренившись в седле, а Бату рубанул его по доспеху, сделав в нагрудных пластинах вмятину.
Окровавленное лицо князя было изувечено: зубы выбиты, челюсть повисла. Такая жестокая рана была смертельна, но взгляд князя был ясным, и он замахнулся левой рукой, как палицей. Кулак в железной рукавице огрел Бату по груди и едва не сшиб с лошади. От падения его спасли высокие деревянные рожки седла. Бату накренился под неимоверным углом, а меч неведомо как выпал из руки. Тогда он, злобно скалясь, из ножен на лодыжке выхватил нож и, выпрямившись пружиной, вонзил его в багряное месиво висевшей челюсти. И пилящим движением стал водить по густой бороде, сделавшейся ярко-красной.
Князь повалился с коня, и его щитоносцы и дружинники взвыли от ужаса. Бату же победно вскинул руки, громким воплем выражая восторг оттого, что он жив и одержал верх. Что сейчас делает и что думает про него Субудай, он не знал, да и не придавал этому значения. Он в поединке сразил не кого-нибудь, а самого русского князя. Повержен сильный и грозный противник, и Бату пока нет дела даже до того, убьют его русские или нет. Для юноши это была, безусловно, минута славы, и он ею упивался.
Поначалу он не разглядел, как по русскому войску словно пошла рябь: это разносилась весть. У доброй половины рати все происходило за спиной, и известие о гибели князя передавалось криками от полка к полку, от дружины к дружине. Не успел еще Бату опустить руки, как те из удельных князей и воевод, что ближе к краю, стали поворачивать коней и покидать поле битвы, уводя с собой тысячи свежих, не побывавших еще в бою всадников. Те, кто продолжал сражаться, при виде такого отхода сердито кричали им вслед, трубили в рог. Но князь был мертв, а его рать – потрясена дурным предзнаменованием. Грядущий день, а с ним и победа были явно не за ними. Известие об утрате превратило русских из уверенных бойцов в испуганных людей, и они в нерешительности пятились от Субудаевых туменов, ожидая либо неминуемой гибели, либо того, кто смелым возгласом и деянием возьмет командование на себя. Но такого человека не нашлось.