– Где Пушкарь?
– Не знаю, товарищ майор, с опушки не видно, там все в дыму, тела лежат… Нет его больше. – Молодой сотрудник шмыгнул носом. – Теперь точно нет, царствие ему небесное и вечная память, спас он нас… Ей-богу, товарищ майор, – пробормотал Мишка, – не мог я выйти и проверить, вояки палить стали…
– Ну, что ты оправдываешься? – прокряхтел Влад. – Никто не виноват, всякое на войне случается.
Он дважды объявлял минуту тишины, все замирали, прислушивались. Чирикали лесные пичужки. Легионеры отказались от преследования, ждали подмоги. Группа контрразведки понесла тяжелые потери, в строю остались трое.
– Давайте, мужики, тащим дальше.
– Командир, он, кажется, того, – глухо сообщил Садовский.
Угрюмо уставились на неподвижное тело. Еще минуту назад доктор стонал, пытался что-то сказать. Рану заткнули куском марли, фактически на ходу затянули бинтом. Кровотечение уменьшилось. И вдруг он затих, глаза остановились. Все было зря – а такие усилия затратили, чтобы его спасти… Наступало оцепенение, холодели конечности. Еще немного – и здравствуй, апатия. Дымов опустился на корточки, проверил у доктора пульс, оттянул веко. Какие-либо признаки жизни отсутствовали. Тщедушный взъерошенный человечек лежал, раскинув руки, и умиротворенно смотрел в голубое небо за скрещенными ветками.
– Эх, судьба, – прошептал Садовский. – А ведь понятно было, что не выживет.
Тело обернули балахоном, оттащили под березу и завалили ветками. Минуту постояли, покурили немецкие сигареты. Вспомнили Потапенко, Борьку Глазнева, Леху Пушкаря, совершившего, как ни крути, подвиг. Мишка прослезился, Садовский тоже смахнул слезу с глаза. Грудь сдавило, дышалось трудно. Резину тянуть не стали, растоптали окурки и двинулись дальше. Судя по пройденному пути, где-то слева осталась Лиепая. Голова варила неважно, хотелось лишь убраться из опасной зоны. Далеко не ушли, усталость тянула к земле. Эта часть латвийской территории оказалась густо поросшей лесами. Дымов объявил привал. Люди с удовольствием легли на землю и вытянули ноги. Он прижал палец к губам, намекая, что не стоит разговаривать. Дул порывистый ветер, ворошил кроны. «Слабый – до умеренного», – определил Влад. Чирикали лесные птахи. За гамом и ветром различались звуки: лязг, стук, гул автомобильных моторов. Иногда они затихали, потом опять нарастали. Неподалеку проходило шоссе – очевидно, то самое, от Лиепаи до Вентспилса. Оба города находились в Курляндии, и оба считались крупными портами.
– Командир, кто-то идет по лесу… – Садовский завозился, встал.
Встрепенулся Мишка, завертел головой. Самое время, черт возьми, безмятежно спать! Хрустнула ветка – и как холодом подуло. Все трое уже поднялись, сдавленно задышали, таращась на командира. Балабанов стиснул автомат с остатками боекомплекта. Дымов сунул руку под балахон, извлек офицерский «вальтер». Незнакомец приближался. Он был один, и создавалось ощущение, что он шумит намеренно. Оперативники отступили за деревья. Влад поколебался и тоже отошел.
– Эй, вы здесь? Не стреляйте, свои, – проворчал знакомый голос.
Раздвинулись ветки, и на поляну выбрался «мертвец» в брезентовом макинтоше. Он весь был в крови, но кровь, по-видимому, принадлежала другому человеку.
– Наконец-то, – проворчал он, сбрасывая со спины вещмешок. – Ну, вы и бегать горазды, товарищи офицеры… Хорошо хоть следы оставили…
Дрожащая улыбка осветила сведенное судорогой лицо.
– Леха! – потрясенно пробормотал Садовский. – Пушкарь, твою мать, ты же умер…
– И что? – оскалился Алексей. – Теперь и не обнимешь?
Неуверенно заулыбался Балабанов. Влад проглотил смешинку, как-то не по-уставному обнял парня. Настроение поднималось. Остальные тоже бросились к воскресшему офицеру, стали его мять, трясти, хлопать по плечу.
– Ну, все, все, – проворчал Пушкарь, падая под дерево. – Дайте передохнуть. Погони нет, проверился…
– Но тебя точно убили, – все еще не мог поверить в чудо Мишка.