—
Она отошла в другой конец комнаты с соломенной шляпой в руке, открыла маленький шкаф в задней части и вернулась с ярко-желтой остроконечной шляпой, украшенной синим пером, которая, как он понял, почти идеально подходила к его костюму и его канту.
—
— Мне нечего обменять, — сказал ДеКей, пожав плечами и подняв одну руку.
Он не знал, поняла она его или нет, но она шагнула вперед, и теперь ее пальцы действительно дотянулись до восковой маски.
Ему хотелось стоять неподвижно, но, вопреки своему желанию, он дрожал, потому что никто, кроме него самого, никогда не прикасался к белой усыпанной камнями поверхности более десяти лет. Он не позволял делать это даже Брому Фалькенбергу. А теперь здесь стояла девушка, до боли напоминавшая Дженни Бакнер, ее пальцы скользили по фальшивым контурам лица, а взгляд путешествовал по линиям, впадинам и возвышенностям, как будто это была карта знакомой ей страны.
Он больше не смог этого выносить и отступил. Однако не ушел. Он пытался спросить себя, почему остался, но не находил ответа.
— Много беспокойства, — сказала Апаулина с озабоченным выражением лица. — Ты.
— Нет, — ответил он. Он хотел сказать, что совсем немного нервничает, но это была бы едва ли не самая наглая ложь, когда-либо слетавшая с его уст. А он много лгал и говорил много ужасных вещей.
—
— Я… — Все слова вылетели у него из головы. Спокойно? Как можно чувствовать себя спокойно с той кожей, которая ему теперь досталась, и с мятежным духом внутри?
— Что там… — Ей потребовалось немало усилий, чтобы подобрать английское слово. — Под… ней?
Он понимал, что она пытается спросить, что под маской. Ответ вылетел раньше, чем он успел его продумать:
— Уродство.
Она покачала головой, то ли не понимая, то ли не принимая такой ответ.
— Я думаю… добрый, — сказала она.
Он? После всего, что он натворил? После всех монет, которые он заработал, отправляя детей возраста Таури торговать своим телом? После всех денег, выжатых из политиков и общественных деятелей, о чьих пороках ему стало известно? После всех заказных убийств и всего остального, что варилось в его котелке горечи? Он — добрый?
Возможно, Мак ДеКей и был таким много лет назад, в молодости. Но не нынешний Маккавей в своем извращенном преклонном возрасте. Этот Маккавей питался страхом тех, кого контролировал и кем командовал, властью над чужими кошельками, насилием…
Добрый? Эта была мысль, которая могла задушить его болью.
А потом Апаулина приложила руку к левой стороне лица и сказала то, что ДеКей никогда не мечтал услышать ни от одного человека на земле.